Записки Степняка

- Каж же это вы-то?

Ежиков покраснел.

- Право, не знаю, как вам сказать... Впрочем, оно, пожалуй, и понятно... Даже очень понятно!.. Я, знаете ли, опоздал несколько. Другие успели, приехали вовремя, ну, а я опоздал... Согласитесь сами, нельзя же ждать!

- Денег, стало быть, недостало в управе?

- Да, но видите... Видите, это такое дело... такое... Нужда везде... Как хотите - обременительно!.. Очень обременительно... Вы знаете, ведь на них очень много наложено... А была засуха... Они называют это недород (он застенчиво улыбнулся)... Это, знаете ли, все нужно... обсудить бы нужно... Налоги там... Вообще... - тяжело!.. -- Он вдруг заволновался и вскочил со стула, но тотчас же опять уселся, не преминув и на этот раз покрыться стыдливым румянцем.

- Из города вы рано выехали? - переменил я разговор.

- А нет, не очень рано... Да вот... - он задумался,- да, да, метель уж была, и порядочная-таки была метель...

- Зачем же вы в такую погоду выезжали?

- А как вам сказать... Это надо объяснить, видите... (Он окончательно переконфузился.) Овес, знаете, и притом опять пища... О пище тоже необходимо объяснить... Ужасно неудобно в городе!.. и так, знаете ли... ужасно все дорого!.. Да, очень дорого. Ну, я, видите, не успел в управу... Другие успели... Очень многие успели!.. Многие ужасно нуждались... О, как нуждались!.. Знаете ли, {222} Венчуткин есть, Михей Иваныч... Он семинарист, из учительской семинарии... Жена у него больная такая, слабая, дети... Очень маленькие дети!.. Ну, и ни копейки... а?.. О, ужасно нуждались Венчуткины!.. И вдруг, что же? приезжает, знаете ли, Михей Иваныч, - он, впрочем, пешком пришел, но это все равно... итак, является он, ему прямо за три месяца... (Нам за три месяца не выдавали... но это неважно!..) И так за три месяца, - это с чем-то тридцать шесть рублей... И, вообразите, прямо-таки тридцать шесть рублей и получил!.. О, он ужасно теперь счастлив... И все это очень удачно, знаете... - Глаза Серафима Николаича засветились чисто детской радостью. Говорил он торопливо и часто задыхался от волнения, особенно сильно овладевавшего им во время разговора о чьей-либо нужде или о каком-нибудь горе.

- Ну да, так вот видите... (я ровно ничего не видел и только смутно догадывался, что из города выжил Ежикова голод) ...выехали мы, и вдруг буря эта... Знаете ли, у Кольцова есть... - как-то необычайно просияв, неожиданно воскликнул он и задыхающимся голосом продекламировал (голос его при напряжении оказался каким-то нервно звенящим и как будто надтреснутым):

Выходи ж ты, туча,

С темною грозою

Обойми свет белый,

Закрой темнотою...

Молодец удалый

Соловьем засвищет,

Без пути, без света

Свою долю сыщет...

После этого для меня неожиданного порыва Серафим Николаич тотчас же смутился и низко нагнулся над стаканом, но не утерпел и, улыбнувшись детски-востор-женной улыбкой, снова заговорил:

- Не правда ли, сила какая?.. Тут, знаете ли, есть что-то... Ужасно гордое что-то есть!.. И главное - могущественное... О, это главное!.. Видите ли, это не Байрон... Там немудрено, знаете: он на уровне многих знаний стоял... Там, видите ли, стон какой-то, озлобление этакое... А тут такое... такое непосредственное... и свежее... Чувство тут, а не сплин... Конечно, не сплин!.. Я, знаете ли, о чем... здесь ведь народ вносил и... и это {223} очень важно... Не правда ли?.. Именно, именно весь народ, а не философия... не... не... ну, да не Система Натуры и не Руссо... Видите ли, я много думал...

Но что думал Ежиков, осталось на этот раз мне неизвестным, ибо он как-то взглянул на меня и окончательно переконфузился: я смотрел на него во все глаза, недоумевая, где бы слышать сельскому учителю о Руссо и о Системе Натуры.

С этого момента Серафим Николаич как будто спохватился и ушел в свою скорлупу. Получая неохотные и очень неопределенные ответы на все мои выспрашивания, я понял, наконец, что стесняю гостя, а потому без дальних промедлений предложил ему спать. Спать он с охотой согласился, но при укладывании опять изъявил себя церемонным человеком, ибо долго отказывался от подушек и одеяла и долго уверял, что подушку ему заменит пальто (все еще мокрое), а вместо одеяла он "легко удовольствуется пиджачком..."

Наконец мы улеглись - только что пробило три часа. Вьюга по-прежнему мела, и гудела, и завывала в трубу.

Наутро, когда я проснулся, до меня прежде всего донесся опять-таки шум вьюги. Погода не утихла. Из окон, полузалепленных снегом, лился скудный, сумрачный свет.

Я взглянул на диван, где спал Ежиков - его там не было. В печке с веселым треском горели дрова; в комнате было свежо и легко. На столе уже кипел самовар. На дворе громоздились сугробы и непроницаемым саваном кружилась метель.

Не успел я одеться, как услышал из передней голос Ежикова:

- А? Право, как бы-нибудь... Я думаю, можно бы... Право, Архип Лукич...

- Не мудри, - кратко отозвался угрюмый Архипов голос.

- Помилуй же, как это можно: приехали и будем объедать... Ты пойми, Лукич, нельзя же так!.. Ворвались и будем проживаться!..

- Не мудри, сделай милость. {224}

- Ах, какой ты, Лукич... Я, право, не знаю... У меня, знаешь... как бы тебе объяснить... У меня... ведь не успел я в управу, знаешь...

- Успеть-то ты успел!

- Как же успел... Что ты, Лукич!

- Успеть-то ты успел, - невозмутимо повторил Архип, - а рохля ты, вот что я тебе скажу...

- Чудак ты!.. Ах, какой ты чудак!.. Ты видел: успели которые получили...

- Ты в управу ходил? - уже с сердцем спросил Архип.

- Ну, ходил...

- Секлетаря видел?

- Ну что же - видел...

- Секлетарь просил с тебя три целковых?

- Ах, Лукич...

- Нет, ты мне скажи: просил?

- Ну, просил...

- Просил! - передразнил Архип и с пренебрежением добавил: - Ну, рохля ты после этого и есть!

- Ах, как ты не можешь понять!.. Пойми - нельзя так... Нельзя, и я не мог... Ты какой-то чудной, Архип Лукич... Как же это так взятку... Это подло ведь... Это ужасно подло, и я тебе сколько раз говорил...

- Ну ладно, ладно - завел канитель... - снисходительно перебил Ежикова Архип.

Они помолчали немного.

- Так как, Лукич, право, ехать бы нам, а? - опять заговорил Ежиков.

- Чудак ты, паря, погляжу я... Ты глянь за окно-то, видел?

- Несет немного...

- "Несет"? Эх ты!.. Ты посмотри-ка-сь, избу-то видно ихнюю?..

- Что ж, что избу... По ветру бы как...

Архип помедлил ответом и, помедлив, вдруг воззвал, возвышая голос:

- Миколаич!

- Что?

- Ты в тепле?

- Ну?

- Я в тепле? {225}

- Ну?

- Живот в приборе? (Под "животом" Архип, вероятно, подразумевал своего мерина.)

- Ну?

- Хозяин малый приятный?

- Ну?

- Ну, и не мудри.

Ежиков опять что-то стал возражать.

- Мы где ? - опять спросил Архип.

- Ну, на Грязнуше...

- На Грязнуше?.. А Лески где?

- Что ж, по ветру, я думаю...

- Нет, ты мне скажи: Лески где?.. Сколько от их ворот, вот что, милый ты человек, мне скажи...

- Пятнадцать, семнадцать...

- Хватай выше!

- Ну, двадцать, наконец...

- Хватай выше!

Наконец помирились на двадцати двух верстах.

- Ну, ты и молчи, - наставительно заключил Архип, - сделай ты милость, помолчи!.. И я тебе прямо, Миколаич, скажу: вот видишь, сижу я на печке, в тепле, а Иваныч, ихний работник, за кулешом пошел... И нахлебаюсь я этого самого кулешу да опять на печку и залезу... И скажи ты мне тогда: "Архип! вот тебе осыпучая деньга - ступай в Лески". Ну, и как ты полагаешь, какой мой ответ будет?.. (Архип немного помолчал.) А возьму я вот эдак-то, милячок ты мой, да на другой бок и перевалюсь... (Послышалось некоторое шуршание, как будто и в самом деле Архип повернулся на печи) - вот тебе весь мой ответ!

- Да как же, Архип, ты не хочешь понять, - умоляющим голосом возразил Серафим Николаич, - как ты не хочешь понять, что нам придется... даром все это!.. Заплатить, знаешь ли, надо...