Тайны соборов и пророчество великого Андайского креста

Как мы уже знаем, особое почитание Девы Марии зародилось еще в середине I в. в Провансе. Первый алтарь и часовню в честь Девы Марии св. Трофим создал еще в 46 г. н. э. Однако потребовалось еще более тысячи лет, чтобы культ Марии возродился с новой силой, пока наконец в XII и XIII вв. Ее образ не вдохновил художников христианского мира на создание непревзойденных художественных шедевров [155]. Скудные и краткие упоминания о Деве Марии в Евангелиях очень скоро были дополнены красочными деталями, содержащимися в апокрифических текстах, созданных в эпоху ранней церкви. Так, у Марии появились родители, праведные Иоаким и Анна, чтобы подтвердить ее происхождение из дома Давидова согласно родословию, приводимому евангелистом Матфеем [156], ее Непорочное Зачатие [157] и девственное Рождение от Нее Иисуса Христа.

Но, пожалуй, наиболее курьезным — и в то же время важным с точки зрения развития нового культа — из этих ранних апокрифических историй является предание о Введении Девы Марии в Храм, входящее в состав апокрифического Евангелия Иакова [158]. Из него мы узнаем, что первосвященник подвел Марию к алтарю, и она прыгала от радости, словно Шехина, и народ израильский полюбил ее. Девочка оставалась в храме до своего совершеннолетия: «Находилась же Мария в Храме Господнем, как голубка, и пищу принимала из руки Ангела» [159]. Когда же ей исполнилось двенадцать лет, явился Ангел Господень и повелел первосвященнику Захарии, чтобы тот пошел и созвал вдовцов из народа, ибо пришло время выдать Марию замуж И собрались при храме все достойные вдовцы со всей Иудеи. Ангел поведал, чтобы они принесли с собой посохи, и кому Господь явит знамение, тот и будет признан достойным и наречется мужем Марии.

В толпе оказался и Иосиф, плотник. Услышав призыв, он оставил свой топор, взял посох и пришел на место, где собирались. Все пришедшие подошли со своими посохами к первосвященнику. Помолившись, он взял посохи и раздал их обратно каждому, ибо никакого знамения на них не было. Когда же свой посох у Захарии последним взял Иосиф, вспыхнул ослепительно яркий свет, и из посоха выпорхнула голубка и села Иосифу на голову. Это было совершенно явное знамение. Мария жила при Храме, как голубка, и Иосиф был избран хранителем Ее девства. Поначалу Иосиф отказывался, говоря, что он уже стар, а она слишком молода, но затем согласился и принял Марию как жену свою, сказав: «Я взял Тебя из Храма Господня, и теперь ты остаешься в моем доме, я же ухожу для плотничьих работ» [160].

Это предание, явно носящее символический характер, таит в себе немало откровенно эзотерической информации, но в дальнейшем на первый план выдвигается целый комплекс символических реалий. После того как Иосиф уходит «для плотничьих работ», Мария, по примеру других семи чистых дев, также направилась на работу в Храм. Поскольку она уже более не могла, в качестве голубки-Шехины, быть посредницей между Святая Святых и первосвященником, для Святая Святых потребовалась завеса. Для работы в помощь ей были избраны семь чистых дев, и Мария, как «бывшая богиня», присоединилась к ним, став восьмой. Отныне восьмилучевая звезда стала символом Марии, которая и завершила ткать завесу — ту самую завесу в храме, которой суждено было разодраться надвое в миг смерти Сына Марии.

Марии выпало прясть настоящий пурпур и багрянец, цвета царского достоинства и сакрального жертвоприношения, альфа и омега видимого спектра света. Взяв эти нити и возвратившись домой, Мария начала прясть, как ей было поведено. И тогда вновь перед ней явился уже знаковый ей по Храму Ангел и возвестил Ей все Ее будущее и особенно рождение от Нее Сына Божия. Окончив свою работу, Мария отнесла пурпур и багрянец в Храм, чтобы отдать их первосвященнику. Первосвященник благословил труд Ее и сказал, что Марии суждено стать Сосудом, от коего произойдет свет для всех будущих поколений, н, что она станет Богородицей [161]. Сам акт прядения нити символически связывал Деву Марию с Артемидой, Арахной, Ариадной, греко-римскими Парками, а также галльско-кельтскими Парсиями, богинями-покровительницами судьбы, храм которых некогда стоял на том самом блаженном острове посреди Сены, где спустя тысячу с лишним лет поднялся знаменитый Нотр-Дам [162].

Эта апокрифическая история, рассказанная в Протоевангелии от Иакова, имеет крайне мало общего с иудаизмом в том виде, в каком он практиковался в Иудее в I в. н. э. Дело в том, что первую завесу для Храма соткали мудрые жены, упоминаемые в книге «Исход», в числе которых, возможно, была и Мириам, сестра Моисея, отнюдь не принадлежавшая к группе из семи чистых дев в самом конце I в. до н. э.

Кроме того, женщинам никогда и ни при каких обстоятельствах не позволялось входить в святилище Храма. Но если это предание не имеет ничего общего с иудаизмом, то каково же тогда его происхождение?

Ответ на этот вопрос можно найти в древнеегипетской гностической традиции, в частности — в таких гностических текстах, как «Коге Kosmica», или «Дева мира», и других писаниях той эпохи, связанных с именем Исиды. Гностический характер Протоевангелия от Иакова заметить не так просто, и благодаря этому книга и сохранилась, ибо превратилась в один из христианских апокрифов. Что касается других подобных текстов, то им повезло гораздо меньше. Однако даже в Протоевангелии от Иакова просматривается четкая параллель между Марией и Исидой. Параллель эта — чудо о зерне, случившееся во время бегства в Египет. Вникая в смысл этого эпизода, мы понимаем, что автор Протоевангелия от Иакова, возможно, перефразирует одно из древнейших преданий, бытовавших в дельте Нила, об Исиде, беременной Гором, и о том, как ее преследовал ее же собственный дядя, царь Сет. В древнеегипетской версии рассказа Исида с помощью духа Осириса, пребывающего в ее утробе, заставляет зерно быстро расти у нее за спиной, чтобы скрыть ее следы.

Фулканелли прямо сообщает о том, что Дева Мария и Исида — это один и тот же символ, — «В давние времена особые подземные камеры храмов служили своего рода криптами для статуй Исиды, которые в эпоху распространения христианства в Галлии превратились в тех самых знаменитых Черных Мадонн, которые и в наши дни окружены особым почитанием у верующих. Более того, их символика практически одинакова…» А в той же главе, всего через несколько страниц, Фулканелли помещает загадочный фрагмент, позволяющий сконцентрировать внимание на этой таинственной теме:

«Можно привести и другую любопытную герменевтическую аналогию: богине Кибеле [обычно идентифицируемой с Исидой и Марией] поклонялись в Пессинонте во Фригии в образе черного камня, согласно преданию, упавшего с неба. Фидий изображает эту богиню восседающей на троне между двух львов. Голову богини венчает высокая корона, с которой свисает покрывало. Иногда богиня изображается с ключом в руке, по-видимому, предлагая отбросить покров тайны. Таким образом, Исида, Церера и Кибела — это три лика одной и той же тайны».

Это звучит как гром среди ясного неба или внезапная вспышка света в темном подземелье, — вспышка, помогающая прояснить и понять многое.

Анатолийское нагорье, находящееся на территории современной Турции, сегодня остается столь ж загадочным, как и в те дни лета 1197 г., когда по нему впервые прокатилась первая волна христиан-крестоносцев. Река Сангариус прокладывает свой путь среди утесов мягкого розоватого камня, направляясь на северо-запад, к берегам Мраморного моря, где находится античный порт Никея, в наши дни именуемый Басра. Античный Сангариус — это современная Закария, и т. д. и т. п. Однако, независимо от того, как звучит название того или иного места или населенного пункта, география региона в целом остается той же самой. Старая византийская почтовая дорога и караванный путь, направляющиеся на юго-восток от Никеи, миновав реку, пролегают прямо, как стрела, до того места, когда сворачивают в сторону западной кромки центрального Анатолийского плато (см. ил. 7.5).