Новый взгляд на историю Русского государства

Очевидно, он не сочувствовал своим подданным в их возмущении против ордена.

А в 1410 году, по словам той же летописи, «татарове (татровцы) ободрали святые богородицы во Владимире».

Аналогичным образом действовал, по-видимому, и ливонский орден с северо-запада:

«Приехал митрополит Фотий в Литву и Витовт его ограбил», — говорит Новгородская летопись под 1414 годом.

В это время и в Литве, как и в русских княжествах, по-видимому, была сильная борьба [123] между орденским католичеством и русским византийством, так как за пятнадцать лет до ограбления Витовтом московского митрополита мы читаем в той же летописи об обращении Витовта в католичество после неудачной битвы с татарской ордою (татрским орденом).

«В то же лето (1399) прислал царь (а не хан) татарский Темир Кутлуй (исковерканное иностранное имя) своих послов к князю Литовскому Витовту Кестутьевичу, говоря:

— Выдай мне нашего беглого царя Тактомыша. А что у него есть, то — тебе.

— Я Тактомыша не выдам, — отвечает Витовт, — а с царем хочу повидаться.

И он пошел на (татрского) царя Темир Кутлуя со своими князьями и со всею литовской силою и стал у реки Ворысколы в Татарской земле».

Река Ворыскола считается за Ворсклу — приток Днепра, где Полтава. Значит, «Татарская земля» приходится здесь на Полтавскую губернию, много западнее воображаемого Заволжья. Затем автор продолжает:

«Царь (а не хан!), услышав о приходе князя Витовта, еще раз послал к нему послов с последней речью:

— Зачем ты пришел с нами биться и не выдал нашего беглого царя? Мы не заняли твоей земли, ни городов, ни сел. Всем нам один бог и правда».

Но Витовт не отступил.

Тогда «сошлись обе рати и, — продолжает автор, — была великая сеча, какой не бывало с татаровами у литовской земли, и за грехи случилось тут горе великое литовским детям. В бою убили великого князя Андрея Ольгердовича и всех князей именитых семьдесят четыре, а воевод из Литвы пало костьми такое множество, что только один бог знает. Причем один раз одержит верх тот над этим, а другой раз этот над тем. Дела племен Дештских стали ухудшаться и расстраиваться и, вследствие малочисленности убежищ и крепостей, подверглись разъединению и розни, тем более, что на них нападали два льва и налегали две беды.

Большая толпа их ушла с Тимуром, которому она стала подвластной и у которого находилась в плену. От них отделилась часть, которая не поддается ни счету, ни счислению и не может быть определена ни палатой, ни списком; она ушла к Румийцам (балканцам) и к Русским по своей злополучной участи и превратной судьбе очутилась между христианами многобожниками и мусульманами пленниками. Имя этому отряду Кара-богдан (во множественном числе Караим-Богданы). По этим причинам обитатели Дешта, жившие ранее в довольстве, дошли до оскудения и разорения, до разъединения и безлюдства, до нищеты и совершенного извращения.

Они дошли до того, что если бы кто поехал теперь по Дешту без вожака и руководителя, то вследствие опустошения непременно погиб бы при переездах. Летом ветры сдувают там пески и скрывают дорогу путнику, а зимою снег покрывает страну, так что вся земля Дешта пустынна и жилища его безлюдны, привалы и водопои покинуты, а пути его, по всему вероятию, губительны и недоступны. Пятнадцатое сражение было не в пользу Идику: он был разбит, обращен в бегство и погрузился он и около 500 человек из его приближенных в море песчаное, которого никто не знает.

Токта стал единодержавием и очистился для него Дешт-Берке, но при всем том он жаждал известий об Идику и о делах его и очень желал собрать сведения о том, как тот погиб в песках своих. Так прошло около полугода, след Идику исчез из глаз и молва о нем с языков.

Но Идику был превосходный знаток этих песчаных бугров и холмов и один из тех, которые часто пересекали поступью ног своих поверхность этих безлюдных и диких степей. Он шел, выжидая и высматривая, размышляя и обдумывая смысл стиха: „следи за делом и выбирай удобный случай, пользуйся временем, когда оно настало, и соединяй терпение с рассудительностью; таким способом лист тутового дерева становится шелком“.

Убедившись, что Токта уверен, что его растерзал „лев смерти“, он стал выслеживать и высматривать следы его и разведывать, пока не удостоверился в том, что он, Токта, один, без войск, находится в загородной местности. Тогда, сев на крылья коня, он укутался в мрак наступающей ночи, променял сон на бдение, взбираясь на выси, как поднимаются водяные пузыри, и спускаясь с бугров, как спускается роса, он добрался до ничего не ведавшего Токты и ринулся на него, как неизбежный рок.

Токта очнулся только тогда, когда бедствия окружили его, львы смертей схватили его, змеи копий и ехидны стрел уязвили его. Он долго кружился вокруг них и затем упал убитый. Это была шестнадцатая битва, закончившая столкновения Токты и порешившая разлуку его с жизнью.

Утвердилось царство Дештское за правителем Идику и отправились домой дальний и ближний, большой и малый, подчиняясь его предписаниям. Сыновья Токты разбрелись в разные стороны: Джелал-еддин и Керим-бирди ушли в Россию, а Кубал (Кубяк — Кубек) и остальные братья в Саганак.

С 1406 года устраивались дела людские по указам Идику: он назначал в султанство кого хотел и смещал с него, когда хотел. Прикажет и никто не противится ему, проведет границы и никто не переступит его черты. Но брат его Тимур-хан не вручил своих бразд Идику, сказав:

— Нет за ним ни славы, ни почета. Я передовой баран, которому повинуются, так как же я стану подчиняться? Я бык, за которым следуют, так как же я стану сам идти за другим?

Возник между ними обоими разлад, появилось со стороны ненавистников Идику скрытое лицемерие, пошли бедствия и несчастия, войны и враждебные действия. И в то самое время, когда сгущались мраки междоусобиц и перепутывались звезды бедствий между обоими партиями, в Дештских сумраках вдруг появился в полнолунии власти Джелалиевой один из блестящих потомков Токты [124], выступая из Русских стран. Произошло это событие в 814 году (Геджры, а по Юлианскому счету в 1412 г).

Обострились дела, усложнились бедствия и ослабело значение Идику. Хотя Тимур и был убит, но продолжались смуты и раздоры между царями Кипчацких владений, пока наконец Идику, раненый, потонул. Его вытащили из реки Сейхуна у Сарайчука и бросили на произвол судьбы, — да смилуется над ним всевышний бог!

О нем сообщают удивительные рассказы и чудные диковины: стрелы бедствий, пущенные Идиком во врагов его, всегда попадали в цель. Помышления его были — козни, битвы его — западни. В управлении государством у него обращались монеты хорошие и дурные, разбор которых может выделить настоящую цель его стремлений от того, что им достигнуто. Был он очень смугл лицом, среднего роста, плотного телосложения, отважен, страшен на вид, высокого ума, щедр, с приятной улыбкой, смелой проницательностью и сообразительностью, любитель ученых и достойных людей, сближался с благочестивцами и факирами, шутил с ними в самых ласковых выражениях и намеках, постился и по ночам вставал на молитву, держался за полы шариата, сделав коран, сунну и изречение мудрецов посредниками между собою и всевышним богом. Было у него около 20 сыновей, из которых каждый был царь владычный, имеющий свой особый удел, войска и сторонников. Правил он всеми Дештскими делами около 20 лет. Дни его царствования были светлым пятном на челе веков и ночи владычества его — яркою полосою на лике времени» [125].

Хотя этот Идику и фигурирует в русских сказаниях под именем Эдигея, разбившего в 1399 году литовского князя Витовта около Полтавы и потом мирно царствовавшего в Крыму, но мы видим, что сочинение «Сына Арабского шаха» в сущности является поэмой вроде «Слова о Полку Игореве», и потому приходит в голову вопрос: можно ли считать здесь слово Идик за личное имя или за прозвище иудеев-караимов, живущих и до сих пор в Крыму?