Тайный сыск Петра I

Так судьба привела Иону быть участником рассказанной нами сцены. Как человек, прошедший огонь и воду, немудрено, что он прервал брань Нечитайло и еще раз напомнил: «За это и голова долой слетит!»

Слова Ионы подняли с лавки Григория Митрофанова.

— И впрямь, — заговорил он, выходя из соседней горенки, — для чего ты, злодей Лукьян, такие скаредные слова про его императорское величество говоришь?

Вмешательство товарища не понравилось Степану. Он нашел нужным пугнуть Гришку.

— Тебе-то что нужно? — заговорил он, приподнявшись с лавки и замахиваясь, — уж ты сейчас тут доносчик. Дадим мы тебе себя знать, как доносить.

Гришка притих, стихла и вся компания.

Наутро только один Митрофанов ясно помнил вчерашнюю беседу и уже обдумывал донос. Остальные, вместе со старцем, больше думали, как бы опохмелиться, чем «о скаредных словах» Нечитайло.

— Эх, братцы! Хочу я браги испить, — заговорил старец.

— Так чего ж, — отвечали Лукьян и Григорий Митрофанов, — пойдем в шинок, там и напьемся.

Сходили, испили браги и вернулись в школу.

— А что, братцы, — спрашивал Иона, — кто у вас «ночесь» про его императорское величество бесчестные слова говорил?

— Вот он, что с тобой ходил опохмеляться, тот и говорил, — указывал на Лукьяна Григорий.

— Нет, и знать ничего не знаю, никаких слов я не говорил.

— Для чего ж ты запираешься, — уличал Григорий. — Вот как я пойду да на тебя о тех словах донесу, так всем беда будет! Ты, отче Иона, как станут те спрашивать, и ты в тех словах не заприся!

— Ступай, донеси, — ободрял отче, — а я уж в тех словах не запрусь.

— Что ж ты жить с нами не будешь, что ль? — вмешался Степан. — Коли ты жить с нами хочешь, так чего ж доносить идешь? — С этими словами хлопец хватил раза три доносчика по шее, сбил с ног и «выбил» его в дверь. — Ступай теперь, доноси!

— Постой, постой! — не унимался Григорий, вновь входя в школу, — я тебя, Степан, лихо доведу!

Протест Степана поддержали Киприян с Никитой; хотя они и не слышали вчерашней беседы, но, узнав о намерении Григория отправиться с доносом, осыпали его самыми отборными выражениями.

— Ежели ты доносить идешь, — заключили школяры, — то похватаешь ты у нас кия, сиречь палки.

Молодежь горячилась, кричала и тем свободнее, что директор школы, дьячок Лысый, ушел куда-то по делам. Брань готова была перейти в кулаки, но вмешался отче Иона и, для успокоения страстей, предложил сходить в другой шинок и испить винца.

Предложение было принято, за исключением Лукьяна, ушедшего разгуляться на рынок; отправились в шинок; протестующие Степан с Никитой не переставали осыпать Митрофанова бранью, насмешками, а Киприян приобщил несколько тумаков.

— Вот тебе две чарки, — сказал Иона, угощая Кривецкого, — выпей да ступай в школу припасать обедать, а мы тут посидим.

Брань да насмешки школяров не испугали Григория; он еще более на них озлобился.

— Ты-то, доносчик! — говорили ему товарищи, — погоди, ужо мы тебя, доносчика, в школе розгами побьем и из школы вон выгоним.

Энергичнее всех говорил против доноса и доносчика Степан: находя слова не вполне убедительными, он подкреплял их частыми тумаками и несколько раз «выбивал» Гришку из шинка.

— Будет, будет вам не одному! — грозился тот каждый раз, возвращаясь.

Ему отвечали крепкими выражениями. «Для чего ты нас, Гришка, такими словами угроживаешь — мы ничего вашего дела не знаем!»

В это время мимо шинка проходил капрал. Григорий зазвал его и, чествуя вином, говорил: «Хочу я тебе сказать слово, и то слово скажу после. Теперь уж вам нельзя уйти, — продолжал он, обращаясь к школьникам, — вот я пойду солдатам объявлю, чтоб караулили вас по дорогам; буде вы замыслите уйти, так за вами погоня будет».

— Что ты грозишься? Мы не боимся, да и не для чего нам уходить от погони.

Зазвонили к обедне, и школяры Киприян с Никитой пошли в церковь. На паперти встретили они Лукьяна и передали ему перебранку с Гришкой.

Между тем Гришка уже спешил с доносом к бригадирскому двору; встретивши какого-то майора, он объявил ему: «Слово и дело!» Майор отрядил с ним солдата и послал на гауптвахту приказ капитану послать людей для поимки школяров. Команда из шести человек, вслед за изветчиком, направилась в школу…

Там стряпал в это время Кривецкий, и только что пришел из шинка отче Иона.

— Нельзя ли, брат, здесь чего поесть? — спрашивал старец.

— Ничего еще не поспело, отче.

При этих словах пришли солдаты и арестовали собеседников. Никиту взяли на мосту, он попался им навстречу. За Киприяном пошли в церковь св. Илии. Школьник пел на клиросе, его свели оттуда и повели всех вместе в Малороссийскую коллегию.

Лукьян в это время, по просьбе дьякона Протопопко, ходил в загородную церковь Рождества Богородицы (Веригино) за чернецом и пономарем. Приведя их к священнику, Лукьян завернул в школу. Здесь он нашел только малых хлопцев, они учились грамоте.

— Где Кривецкий? — спросил у них Лукьян.

— Приходили сюда солдаты с Григорием, Кривецкого и чернеца Иону взяли под караул, и тебя солдаты спрашивали. Сказали, что Степан побранился да подрался с Гришкой, так и Степана солдаты хотели взять, да он от них ушел.

Ответ мальчиков сильно смутил Нечитайло. Он поспешил проведать, за что именно взят Кривецкий. Не доходя до коллегии, Лукьян нагнал команду с арестантами. По указанию Григория и Ионы его тотчас арестовали.

Доносчика, школяров и чернеца Иону — всех шестерых немедленно забили в колодки в гетманской караульне и рассажали по казенкам.

Григория спрашивали в коллегии, и тот отвечал, что имеет «за собой и за взятыми людьми его императорского величества “слово и дело” о его величества высокой монаршеской чести».

Преступление было важное, секретное, политическое; ни коллегия, ни ее первенствующий член, бригадир Вельяминов, не смели задерживать преступников, и дней через пять всех шестерых, в колодках, под конвоем, отправили в Москву. Правительствующий Сенат на основании указа, повелевавшего решать дела, до чести его величества касающиеся, в Тайной канцелярии, 18 октября 1722 года препроводил туда и колодников, за крепким караулом, и бригадирское доношение.

На другой же день члены тайного судилища, или, как их называли в то время во многих бумагах, «инквизиторы», сняли с каждого «преступника» порознь самые подробные допросы.

Из показаний допрашиваемых, дополнявшихся одно другим, мы узнали те подробности, которые привели выше. Каждый из подсудимых рассказывал сперва о собственной жизни, затем объяснял, при каких обстоятельствах легли они спать за три дня до Покрова (27 сентября) в школе Лысого; как шла у них вечерняя беседа, потом утренняя перебранка и, наконец, кто и где был арестован.

Главный преступник Нечитайло покаялся во всем с первого же допроса, не выжидая пытки, которая грозила ему неминуемо, если бы он вздумал запираться. «Что показали на меня расспросами Григорий Митрофанов, Кривецкий и старец Иона, — винился Лукьян, — и в том я перед его императорским величеством приношу вину свою, что его императорское величество я бранил скаредною бранью таким случаем, как они показывают… А отвечал ли я что на слова Ионы и Григория, того не помню, для того, что я был пьян. И слова те про его императорское величество говорил я суще в пьянстве и беспамятстве. Мысли же у меня о его императорском величестве впредь сего никогда не бывало, и других таковых, согласных себе в тех словах, никого не знаю».

Что касается до слушателей Лукьяновых слов, то Никита с Киприяном также сослались на то, что были весьма пьяны и ничего не слыхали; затем утреннюю перебранку свою и драку с Григорием всячески старались представить в более смягченном виде. Таким образом, и тот и другой запирались в угрозах «бить Григория розгами и кием и выгнать его из школы»; также Киприян, вопреки доносу последнего, утверждал, что не бил его по щеке, а двинул в грудь да по шее, и то не ради того, чтоб тот не доносил на Лукьяна, но по следующему обстоятельству: «Когда шли они со старцем Ионою в шинок, то я, Киприян, отстал от них немного. Остановился с человеком из Королевца; искал тот человек утерянных листов в лубке. На меня прикрикнул Григорий: “Что ты отстаешь?” — “А тебе что за дело?” — молвил я в ответ и толкнул его в грудь, а в щеку не бивал».