Опричнина

О причинах поспешного возвращения Ивана IV с театра военных действий сохранились и другие весьма сбивчивые рассказы современников.

Еще к лету 1567 г. четверо виднейших московских бояр — И.Ф. Мстиславский, М.И. Воротынский, И.Д. Бельский и И.П. Федоров — получили через слугу Воротынских И.П. Козлова письмо от Сигизмунда II и литовского гетмана Григория Ходкевича с предложением перейти «под королевскую руку». В письмах польского короля выражалось лицемерное сожаление, что в России «нужа» творится как над «великими людми, так середними и меньшими». Пытаясь сыграть на феодальной спеси московских вельмож, Сигизмунд II удивлялся, как это так Иван Грозный «унизил» И.Д. Бельского, сделав его всего-навсего владимирским наместником, а И.Ф. Мстиславского — новгородским. Льстя М.И. Воротынскому, король писал, что его род по своей знатности не уступает великим князьям московским. Он вспоминал, как еще отец князя Михаила хотел со своим уделом перейти в Литву, за что был посажен в заточение на Белоозеро, где и умер. Не забыл король и того, что Иван IV хотел «кровопроливство вчинити» над И.П. Федоровым. Всем этим вельможам за измену московскому царю сулили почести и даже «уделы» в Литве, а гарантией исполнения обещаний являлся пример Курбского. В июле — начале августа от имени бояр были изготовлены ответы, содержавшие резкую отповедь королю и гетману [1320]. Исследователи уже со времени И.М. Карамзина справедливо связывали составление этих ответов с самим Иваном Грозным [1321].

Но это была лишь внешняя сторона дела. В Литве и на Руси поговаривали, что русские вельможи (и в их числе И.П. Федоров) вступили в какие-то тайные отношения с Сигизмундом II. Польский хронист Мартин Бельский рассказывает следующее. В 1568 г. (дата ошибочна: надо 1567 г.) Сигизмунд II, собрав невиданное дотоле войско, пришел под Радошковичи (в 24 милях от Вильны), откуда он решил совершить поход на Москву. Польский король получил известие от своего посла Козлова, москвитина по происхождению, что знатнейшие московские вельможи хотят перейти под его покровительство и выдать царя, как только король появится с войском.

Однако царь узнал об этом и посадил Козлова на кол. Тогда, бесплодно простояв в Радошковичах, Сигизмунд распустил часть войска, а сам вернулся в Гродно [1322].

Автор ливонской хроники Кельх (конец XVII в.) под 1567 г. сообщает о заговоре «ближайших родственников» царя и «знатнейших бояр (речь шла у него о Владимире Старицком, Михаиле Темрюковиче и др.). Поход Сигизмунда II был якобы продиктован желанием «ободрить» этих заговорщиков. Дело кончилось тем, что один из заговорщиков «открыл все царю, надеясь избежать этим наказания» [1323].

Еще более запутанна другая прибалтийская версия, которую мы находим в донесении 1578 г., обнаруженном в Ревельском архиве. «Когда московит намеревался идти (войной) на Полоцк и его осадить, то, не доходя 10 миль до этого места, было получено им известие — грамота или запечатанное приказание, что там в Москве 7600 бояр согласились убить великого князя и решились на то за его ужасное тиранство. Известясь о сем, бросил он войско и по почте [1324] возвратился в Москву, так что, как всем известно, в то время осада была оставлена. И получив донесение, московит составил особый народ, названный им опричниной, предоставив власть убивать всех тех бояр, с их семьей и приятелями, которые против него замыслят. И те опричники, одетые во все черное, продолжали несколько лет неистовствовать» [1325]. РеБельский хронист Б. Рюссов (1578 г.) писал, что «великий князь подозревал своих людей в том, что они хотят предаться польскому королю, но это была неверная клевета» [1326].

В этом сообщении при всей его хронологической путанице (взятие Полоцка и учреждение опричнины были еще до 1567 г.) слышится все та же версия о боярском заговоре во время какого-то похода Ивана IV на Литву. Примерно осенью 1570 г. А. Шлихтинг писал польскому королю в своей записке: «Когда, три года тому назад, в[аше] к[оролевское] в[еличество] были в походе, то много знатных лиц, приблизительно 30 человек с князем Иваном Петровичем (Шуйским [1327]) во главе вместе со своими слугами и подвластными письменно обязались, что передали бы великого князя вместе с его опричниками в руки в[ашему] к[оролевскому] в[еличеству], если бы только в[аше] к[оролевское] в[еличество] двинулись на страну». Как только в Москву пришли вести, что король отступил, «многие пали духом». Тогда Владимир Старицкий, И.Д. Бельский и И.Ф. Мстиславский взяли у Федорова список заговорщиков «под тем предлогом якобы имелись еще другие, которые хотят записаться». На самом же деле список был передан царю, который якобы по нему и «по сей день казнит всех записавшихся или изъявивших согласие, равно как лиц из псковских и новгородских областей» [1328].

Очень сбивчив рассказ, содержащийся в «Записках» Генриха Штадена. Выступление недовольных опричниной, по Штадену, было прямым следствием расправы с И.П. Федоровым: «У земских лопнуло терпение! Они начали совещаться, чтобы избрать великим князем князя Володимира Андреевича, на дочери которого был женат герцог Магнус, а великого князя с его опричниками убить и извести. Договор был уже подписан» [1329].

Как видим, этот рассказ не согласуется с известием Шлихтинга-Мартина Бельского о «заговоре 1567 г.». Во-первых, по Штадену, заговор земских возник после казни И.П. Федорова. Во-вторых, Штаден говорит не о переходе на сторону польского короля, а о стремлении поставить на престол князя Владимира. Штаден в данном случае сближается с автором Пискаревского летописца, где говорится, что «стали уклонятися князю Володимеру Андреевичи» [1330]. Наконец, в-третьих, упоминание о «договоре» скорее согласуется с рассказом новгородской летописи о начале похода 1569–1570 гг. на Новгород: подложное «челобитье», состряпанное Петром Волынцем в Софии (в нем якобы изложено «всех новгородцев желание со всем уездом королю оному поддатся») [1331], может быть сопоставлено с «договором» недовольных земских людей.

В приведенных рассказах не все, однако, ясно. Почему, например, царь на протяжении трех лет казнил виновных в измене, когда он мог расправиться с ними сразу: ведь их список был у него под рукой. Странно также, что Иван IV не подверг наказаниям уже в 1567–1568 гг. Владимира Старицкого, И.Ф. Мстиславского и И.Д. Бельского за их участие в «заговоре». Наконец, совсем необъяснимо полное умолчание о «заговоре» Таубе и Крузе, входивших в опричнину, т. е. как будто весьма осведомленных лиц. Нет никаких сведений о «заговоре» И.П. Федорова и в русских источниках, и у Курбского. Рассказ Мартина Вельского раскрывает перед нами политические расчеты польского короля в начале его похода, полагавшегося больше на поддержку московской аристократии, чем на военные успехи [1332]. Сообщение Шлихтинга, адресованное Сигизмунду II, учитывает эти надежды польского монарха, приводя их в соответствие с официальной версией русского правительства о причинах казни «изменников».

Словом, все рассказы иностранных авторов о «заговоре» И.П. Федорова передают лишь разнообразные слухи об изменах, распространявшиеся в России и за ее пределами. Сами они не дают еще оснований считать, что эти слухи соответствовали реальным фактам.