Анархия

Он не удовлетворился этим обобщающим трудом. Мысль его устремлялась к более обстоятельным разработкам темы. Он принялся писать историю Великой французской революции (1789-1793). Друзья предупреждали: тема трудна даже для профессионала-историка, ей посвящены сотни исследований крупных ученых… Нет, Кропоткина трудности никогда не останавливали. В 1909 году это его историческое исследование вышло на английском, французском, немецком языках, а позже было издано во многих странах мира. И вновь он исходил из предвзятой идеи: в человеческом обществе идет извечная борьба двух течений «народного и начальнического». В народе постоянно вырабатываются формы взаимопомощи, единения. Этому противостоят люди, стремящиеся к власти, господству над народом, добивающиеся личных привилегий за счет других.

Было бы ошибкой считать, будто Кропоткин просто подбирал материалы для обоснования своих идей. Он всегда оставался прежде всего именно исследователем; факты были для него той самой правдой, от которой он никогда не отступал, за торжество которой сражался. Он шаг за шагом, основательно анализирует ход событий, делая краткие и точные выводы. «Восстание крестьян с целью уничтожения феодальных прав и возврата общинных земель… — это самая сущность, истинная основа Великой революции». «Миром управляют идеи гораздо больше, чем это думают, а великие идеи, выраженные в решительной форме, всегда имели влияние на умы». «Между изданным законом и его практическим проведением в жизнь лежит еще целая пропасть». «Народ всегда чувствует истинное положение дел, даже тогда, когда он не может ни правильно его выразить, ни обосновать предчувствия доводами…» Все это — не громкие высказывания, а именно выводы, к которым Кропоткин подводит читателя, рассказывая о тех или иных эпизодах Великой французской революции. Он не только восхищался «верным инстинктом» народа, но и раскрыл источники и движущие силы этого «инстинкта».

У этого удивительного князя была страстная вера в народ. Его жажда справедливости не позволяла ему отрешенно мудрствовать, ведя академически бесстрастные изыскания. Каждая его книга, каждая статья по истории, экономике, этике, даже биологии пронизаны его личными убеждениями, явно или неявно утверждают коммунистическое мировоззрение (конечно, в его личном понимании). И в книге о Французской революции он доказывает: стремление к «коммунизму в потреблении» исходит из народных масс, а не от отдельных теоретиков; именно для народа характерно убеждение: «только избыток в припасах может быть предметом торговли; необходимое же принадлежит всем».

К истории общества и истории земной природы он подходил с единых позиций, умея тщательно собирать факты и обстоятельно их анализировать, из их огромного разнородного неорганизованного множества выстраивая законченные и правдивые картины реальности.

Но это еще не все. Пожалуй, его необычайная проницательность, чистота и сила мысли в значительной степени определялись народностью (вспоминается столь же самобытный и неповторимый пример Ломоносова).

Петр Кропоткин никогда не претендовал на роль вождя и поводыря «темных масс», несмотря на то что изо всех, пожалуй, российских революционеров был не только одним из самых образованных, но и достиг наивысших успехов в научном познании. Его интеллектуальный потенциал был колоссальным. Он активно пропагандировал политические, экономические и социальные идеи, которые считал верными, распространял в народе основы научных и философских знаний. Однако делал это чрезвычайно деликатно, только убеждая и не посягая на традиционные святыни. Оставаясь атеистом, не позволял себе оскорблять чувства верующих или вторгаться в область их духовных переживаний. Впрочем, его атеистическая мораль в значительной степени смыкалась с нравственным учением Иисуса Христа. Даже революционный переворот, который он считал стихийным и неизбежным, по его мнению, следовало сделать максимально мирным, дабы сохранить единство и духовное здоровье народа.

Нравственные ценности для Кропоткина всегда были первичны и в личной жизни, и в общественной деятельности. Не частная, групповая, партийная или даже классовая мораль вдохновляла его, а высшая, предполагающая абсолютную ценность человеческой жизни и свободы, совести, справедливости, милосердия, добра.

Кропоткин в своем понимании человека исходил прежде всего из уважения к его личному достоинству. Князь, получивший блестящее образование, беседовал с безграмотными мужиками как равный, а не как вождь, поучающий и призывающий, бросающий в толпу зажигательные лозунги. Он был не трибуном, а просветителем. Стремился жить в полном единении с народом, не поступаясь, конечно, собственными убеждениями и знаниями. Так, впрочем, ведет себя всякий нормальный гражданин, не обуянный жаждой власти, благ и привилегий. В этом смысле князь Кропоткин был подлинной частицей своего народа. На этом были основаны и его политико-социальные взгляды как анархиста.

Общество, по мнению Кропоткина, должно «стремиться установить в своей среде известное гармоническое соответствие — не посредством подчинения всех своих членов какой-нибудь власти, которая считалась бы представительницей всего общества, не попытками установить единообразие, а путем призыва людей к свободному развитию, к свободному почину, к свободной деятельности, к свободному объединению». Он предполагал главнейшей общественной целью предоставить полную свободу личности, неформальным объединениям, союзам, кооперативам.

Это может показаться полной утопией. Как же так? Если всем — свободу, то начнется полный хаос, разгул насилия, стихии, одним словом — анархия! И к этому-то призывал Кропоткин?!

Да, призывал именно к этому, в полной уверенности, что народ — это не скопище алчных и хищных зверей в образе человеческом, которых необходимо прельщать лживыми посулами, пугать карами земными, держать в жесткой узде, в ежовых рукавицах. По убеждению Кропоткина, люди звереют и дичают, преисполняются жестокости и цинизма, одурманивают себя наркотиками, пьянством именно потому, что имущие власть и капитал унижают и подавляют трудящихся. Поэтому и происходит рост преступности, антиобщественных поступков, разгул хулиганства и хищений. Чем могущественней становятся органы подавления личности, тем активней она противодействует (сознательно или неосознанно) внешнему давлению. Чем больше «блюстителей порядка», тем больше преступников. Народ отстраняется от обеспечения собственной безопасности и правопорядка, порой более сочувствуя его нарушителям (грабителям награбленного), чем «блюстителям».

«Неужели вы думаете, — вопрошает Кропоткин, — что противообщественные поступки в самом деле предотвращаются судьями, тюрьмами и жандармами? Неужели вы не видите, что судья… доносчик, шпион, тюремщик, палач, полицейский… в действительности представляют, каждый из них, центр разврата, распространяемого в обществе?.. Мы требуем одного: чтобы эти гнусные государственные учреждения не делали людей худшими, чем они есть!» Он предлагает каждому трезво оценить обстановку и убедиться, «какое ничтожное значение имеет в обществе принуждение сравнительно с добровольным соглашением».

Можно оспаривать такое мнение, но нельзя отказать ему в разумности. Тем более мы на собственном примере убедились, что преступность — это вовсе не «наследие проклятого прошлого», как нас упорно уверяют, а порождение нашей же системы, нашего образа жизни, наших идеологических просчетов и провалов.

Кропоткин приводит такой довод: «Человек существовал уже в течение целых тысячелетий, прежде чем образовались первые государства». В его время о догосударственных временах были весьма неопределенные сведения; нередко предполагалось, что люди тогда существовали в дикости и зверствах, в постоянной жестокой борьбе за существование и беспрестанных поисках пищи. Теперь имеются достаточно убедительные факты о том, что до первых деспотических государств племена людей жили вполне достойно «званию» человека разумного. Преобладали дружеские отношение и взаимопомощь, оставалось немало времени для досуга, что позволило создавать шедевры живописи и скульптуры, делать гениальные открытия, изобретения. Легенды о золотом веке имели, судя по всему, определенное обоснование в реальности.