«Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг.
«Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг. читать книгу онлайн
В коллективной монографии, написанной историками Пермского государственного технического университета совместно с архивными работниками, сделана попытка детально реконструировать массовые операции 1937–1938 гг. на территории Прикамья. На основании архивных источников показано, что на локальном уровне различий между репрессивными кампаниями практически не существовало. Сотрудники НКВД на местах действовали по единому алгоритму, выкорчевывая «вражеские гнезда» в райкомах и заводских конторах и нанося превентивный удар по «контрреволюционному кулачеству» и «инобазе» буржуазных разведок. Это позволяет уточнить представления о большом терроре и переосмыслить устоявшиеся исследовательские подходы к его изучению.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
«Обрядность казалась мне не лишней, — ибо она импонирует, внушает уважение», — [41]
шло вразрез с письменной традицией. Презентационные материалы в печати — газетах «Уральский рабочий», «Звезда», в заводских и районных многотиражках — сохранились далеко не полностью. Портреты зачастую вымараны или вырезаны; доклады и приветствия изъяты. Мы так и не нашли журналы, в «…которых Ян, Премудрое и Шиляев выпускаются как „вожди“ мирового пролетариата» [42].
И только в материалах партийных собраний, сопровождавших кадровую революцию 1937–1938 гг., содержатся несистематизированные, часто случайные сведения о культовых практиках, складывавшихся вокруг падших вождей областного или районного масштаба, да в деловых документах мелькают знакомые имена: совхоз имени Кабакова, пароход «Кабаков», цирк имени Премудрова, кинотеатр имени Яна.
Немногословность источников, как кажется, коренится в естественности культовых практик, естественности настолько органичной, что уже не нуждавшейся в каких-то особых предписаниях и уж тем более в рефлексии или критике. Можно предположить, что культовые практики составляли неотъемлемую часть повседневного бытования партийной номенклатуры по причинам, которые мы собираемся обсудить далее.
Сейчас же мы попытаемся вычленить и систематизировать структурные элементы местных культов в их внутренней взаимосвязи.
Однако прежде необходимо сделать еще одно предварительное замечание, касающееся участников культовых практик. Это были в большинстве своем малообразованные, бедно одетые, полуголодные, во всяком случае, не изжившие чувства голода люди, живущие за счет начальственных подачек и узаконенных обычаем самовольных поборов. Диагоналевые брюки, пошитые в милицейском ателье из форменного сукна, полпуда свинины, позаимствованные в местном совхозе, обед на дармовщинку в столовой для ИТР — вот масштабы притязаний тогдашних начальников средней руки. Процитируем документ:
«Из фондов хлебозакупа и промтоваров… т. Пасынков [первый секретарь Карагайского райкома ВКП(б)]… приобрел валенки, костюм, пальто и т. д. Т. Постников — второй секретарь — пальто, начальник РОМ т. Вюхов — на костюм жене» [43].
Патефон с пластинками и мотоцикл с коляской — высшие экономические награды, вручаемые наркоматами. «Лично я не давал мотоцикл Козлову. Мотоцикл был вручен по распоряжению главка», — оправдывался директор Лысьвенского завода, обвиненный своими товарищами по партии в тесных связях с разоблаченным секретарем горкома [44].
Патриархальность нравов, проявившаяся в обычае кормления за счет подвластного населения, указывает на особенности номенклатурной культуры, далекой и от бюрократического идеала, и от традиций большевистского подполья. Вот характерный эпизод. 12 сентября 1934 г. в «Правде» появилась заметка о незаконных поборах денежных средств с хозяйственных организаций в кассу Пермского горкома ВКП(б) и лечебной комиссии, разбазаривании партийных и государственных средств и самоснабжении руководителей горкома. Проверкой партколлегии при уполномоченном комиссии партийного контроля по Свердловской области факты, указанные в газете, подтвердились:
«Проверкой было установлено, что руководством горкома в лице секретаря горкома Корсунова и членов бюро горкома Трубина и Старкова путем незаконных поборов в течение 1933 и 1934 года собрано с хозяйственных и других организаций 740 тыс. руб. Кроме того, не сданы государству денежные средства, поступившие от сотрудников горкома по подоходному налогу и культсбору — 24497 руб. 22 коп., и на приобретение облигаций государственного займа — 2631 руб. 10 коп., а также незаконно получено 15 тыс. руб. отчислений в местный бюджет от прибылей коммунальных предприятий». Собранные средства расходовались на содержание сверхштатного аппарата горкома и «…растранжиривались на удовлетворение личных потребностей отдельных работников горкома, а именно: на преподношения подарков, выдачу денежных пособий, которые для отдельных лиц выразились в суммах от 3 до 5 тыс. руб., и оплату счетов по покупкам продуктов и вин для них, а также разворовывались жуликами и разложившимися элементами, находившимися под покровительством перерожденцев и использовавшимися ими для прикрытия своих преступных проделок».
В результате проведенной проверки материалы о злоупотреблениях секретаря Пермского горкома ВКП(б) Корсунова были переданы в Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б); председатель Пермского горсовета Гайдук «за нарушение железной дисциплины партии и государства и злоупотребление служебным положением» получил строгий выговор и был снят с занимаемого поста; бывший заведующий культпропа горкома ВКП(б) Трубин «за участие в поборах, самоснабжение и рвачество, за систематическое пьянство и некоммунистическое отношение к семье» был исключен из рядов ВКП(б); председатель ревкомиссии Лифанов за примиренчество получил строгий выговор с предупреждением. Были сняты с работы также ответственный секретарь Горсовета Нечаев и заместитель секретаря горкома Старков, члену бюро горкома ВКП(б) Бабкину был объявлен выговор, членам бюро горкома Яковлеву, Сотникову и Лосос — поставлено на вид [45].
В публичном поведении номенклатурных работников явно первенствует стихийная, грубая страсть повелевать в своей самой первобытной форме, порожденная не только войной и разрухой, но также и исконными представлениями о естественном начальственном праве.
Тонкий слой освоенной партийной культуры оказался не в состоянии вытеснить укорененные в поколениях властные архетипы, что проявилось также и во взаимоотношениях внутри номенклатурного сообщества [46]. «Советский режим, — по замечанию А. Безансона, — вызвал все архаичное в русской истории…» [47].
Областной руководитель вел себя по-сталински.
«Кабаков фактически был иконой Свердловской партийной организации, все обожествлялось, все преклонялось перед словами, перед предложениями и т. д.» [48]. Начальник Кизелугля Ершов вспоминал:
«Кабакова встречали и провожали стоя» [49].
В официальных учреждениях висели его портреты. Приличным считалось и устраивать демонстрацию в свою честь «с возгласами: „Да здравствует Ян!“, „Ура!“ с оркестрами, музыкой и т. д.» [50], и организовать личный музей [51]. И появлялись на людях партийные вожди, сопровождаемые комиссарами охраны. «Кабакова и Пшеницына охраняли НКВД, спрашивали у помощников, что давали в столовой, какой чай, органы НКВД проверяли продукты, чтобы не отравили, и боялись за их судьбы…» [52].
Портреты, овации, парадные кортежи (встречать Кабакова в Перми выезжало 50 машин) [53] — все это касалось обрядной стороны власти. Но и решения И. Д. Кабаков также принимал, сообразуясь со сталинским образцом. «Никакого коллегиального решения вопросов в обкоме партии… не было, а все вопросы решал Кабаков, и, как правило, если не было проекта по какому-либо вопросу, Кабаков диктует стенографистке, она записывает и принимают, даже не спрашивали нередко у членов бюро…. решение принималось. Слово Кабакова, по существу, было законом. […] Ничего нельзя было решать…. никто не говорит, Кабаков начинает, Кабаков кончает» [54].
