КГБ. Последний аргумент

Отоваривался творческий люд в специализированном магазине. Сейчас уж и не вспомню, как он назывался, то ли «Лавка литератора», то ли «Лавка писателя». Доступ туда имели только маститые члены Союза писателей, художников и композиторов СССР. Вход — строго по предъявлении членского билета.

Эта бестия Богословский заранее всё просчитал и, зная, что Кончаловская обязательно пошьет себе новое платье по случаю выхода в свет, заявился в «Лавку».

Голосом столичного администратора, приехавшего с гастролями в провинциальный городишко, скомандовал:

«Так! Немедленно покажите мне, из какой ткани взяла себе отрез на платье Наталья Петровна!»

«Кончаловская?»

«Ну, а кто же ещё?!» — вскипел Богословский.

«Да вот, — вытаскивая штуку материи из-под прилавка, говорит оробевшая под натиском знаменитого композитора продавщица, — отсюда...»

«Я забираю весь рулон!» — заявил Богословский.

«Да он же немыслимых денег стоит!»

«Ничего, — ответил вошедший в раж пересмешник, — Сергей Владимирович нынче при деньгах, они и расплатятся с вами... Сейчас они очень заняты, поэтому поручили забрать оставшуюся ткань мне! Вы же сама женщина, и понимаете, каково оказаться в одной компании в двух одинаковых платьях. Тем более, что круг будет очень узким. Не более десяти пар. Вы представляете, что произойдёт, если на ком-то будет такое же платье, как на Наталье Петровне! Это же — конфуз, позор! Она этого не переживет! Давайте, давайте живее всю штуку! А деньги, как я вам уже сказал, Сергей Владимирович подвезут на днях...

Кстати, вы разве не слышали, что ему вот-вот должны присвоить звание Героя Социалистического Труда?! Это для нас, рядовых смертных, важнейшим из искусств является искусство достать деньги, а для него — нет!»

«Батюшки святы, радость-то какая! Передавайте паши поздравления Сергею Владимировичу! Но деньги пусть завезёт при первой же оказии!»

«Всенепременно-с...»

Надо сказать, что в «Лавке» Богословского знали как постоянного клиента и поэтому верили на слово.

Беспримерный ловелас, он каждую свою новую пассию, — как правило, это были девочки из провинции, — норовил затащить в «Лавку». С одной целью — пустить пыль в глаза провинциалке. Знай, мол, лимита, с кем дело имеешь — передо мной все двери открыты нараспашку. Будешь покладистой и сговорчивой — всей этой роскошью я тебя осыплю!

«Декорации расставлены. Мотор!»

Из «Лавки» Богословский со штукой материи под мышкой помчался в «Русь».

«Когда и в каком зале будет праздновать свой юбилей Гертруда?»

«Какая-такая Гертруда?»

«Да никакая пе Гертруда, а Герой Соцтруда Михалков Сергей Владимирович! Гертруда — это его последнее прозвище — Герой Труда!»

«A-а... Так это будет послезавтра, в шесть вечера... Вот здесь, в малом банкетном зале...»

«Значит так, милейший! —топом сержанта сверхсрочника скомандовал Богословский. — Вот вам материя... Сергей Владимирович желают, чтобы зал был задрапирован именно ею! Особенно та часть стены, где он будет сидеть с супругой. Все ясно? Завтра вечером я наведаюсь и проинспектирую, всё ли сделано так, как того пожелал Гертруда... Приступайте!»

Супруги Михалковы—Кончаловские задержались и появились на званом ужине, когда все гости — писатели с женами — уже успели устроиться за столом и оживленно обсуждали интерьер. Особый интерес у присутствовавших вызывала драпировка степ банкетного зала.

«Послушайте, любезный, — обратилась жена придворного писателя Вадима Кожевникова к стоящему в позе часового у Мавзолея метрдотелю, — у вас что, лучшей материи для драпировки зала не нашлось? Это ж чёрт знает что! Драпировать стены банкетного зала каким-то весёленьким кримпленчиком! Можно подумать, мы в привокзальный кабак попали... С ума можно сойти! Судя но расценкам вашего ресторана, вы могли бы позволить себе не какой-то кримплен на стены, а настоящие гобелены! Уж я-то в них толк знаю!»

«Ни в косм разе, уважаемая! — ответствовал служка. — Сергей Владимирович лично выбирали ткань, и зал декорирован по его указанию! Героям, поди, виднее, чем драпировать стены...»

Дискуссия была прервана появлением в проёме двери юбиляра под руку с женой.

Все приглашенные вскочили и как истуканы уставились на Кончаловскую. На ней было платье из той самой материи, которой... был задрапирован зал!

Немая сцена из «Ревизора».

Намётанный глаз дочери художника Наталью Петровну не подвёл: она сразу увидела, что в своем роскошном платье сама является составной частью интерьера. И где?! В каком-то кабаке!!

Мгновение, и она бросилась прочь. Сергей Владимирович лишь успел прокричать ей вслед:

«Вы куда, Наталья Петровна?!»

Но Кончаловской уже и след простыл.

Кто-то ринулся к выходу, кто-то, наоборот, стал накладывать себе в тарелку экзотические разносолы — не пропадать же добру из-за какой-то драпировки!

Богословский успокоил собравшихся:

«Думаю, Сергею Владимировичу не помешает репетиция перед вхождением в герои... Он ведь им все равно станет, поверьте моему чутью... Так что, друзья, пейте и ешьте в своё удовольствие!

Думаю, что когда наш Дядя Степа действительно будет представлен к Золотой Звезде, то вы такого стола уже не увидите... Так что, постарайтесь напиться впрок! Будет что вспомнить. Хотя, хмелеть по памяти невозможно... А жаль!»

Слова Богословского оказались пророческими. Когда Михалкову вручили Золотую Звезду Героя, он на следующий же день укатил куда-то за рубеж. Подальше от «Руси»...

— Ну, как, товарищи курсанты? Впечатляет?

— Куда уж более, Леонид Иосифович! — за всех ответил Казаченко.

— А теперь, — Козлов прочистил горло, — о трюке Раневской.

Неуязвимая Фаина Георгиевна

Грибанов, в силу своей занятости и других обстоятельств, на встречу с Раневской послал молодого опера по фамилии Коршунов, у которого за душой было всего лишь начальное образование и двухлетнее производственное обучение на токаря на заводе «Красный Октябрь». В общем, мы из-за нищеты своей —нехватки эрудированных кадров—выпустили недоучку на рафинированную интеллигентку, народную артистку СССР.

Предполагалось, что это будет моментальная вербовка в лоб.

Предполагал, как выяснилось, Грибанов, а располагала Раневская!

Почему? Да потому, что в той ситуации она проявила себя не только гениальной сценической артисткой, но и величайшей актрисой по жизни, обведя вокруг пальца недотёпу Коршунова, как мальчишку. Словом, бестия, а не женщина!

Коршунов начал вербовочную беседу, как тогда было принято, издалека.

И о классовой борьбе на международной арене, и о происках иностранных разведок на территории Советского Союза поведал Раневской.

Процитировал пару абзацев из новой, хрущёвской Программы КПСС, особо давил на то, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Но! Беда в том, что проклятые наймиты империализма в обличье иностранных секретных служб пытаются подставить подножку нашему народу, семимильными шагами движущемуся к светлому будущему всего человечества — коммунизму.

Невзначай напомнил также и о долге каждого советского гражданина, независимо от его профессиональной принадлежности и пола, оказывать посильную помощь органам государственной безопасности в их ратном труде по защите завоеваний социализма...

Словом, подал Коршунов себя в наихудшем свете — выступил в роли лектора сельского клуба, а не вербовщика. И великая актриса сразу догадалась, к чему клонит её визави, но виду не подала.

Стукачество в артистической среде было всегда, ещё при царях, весьма распространённым явлением. Весь бомонд, не таясь, обсуждал его. И было оно притчей во языцех. А уж вокруг Фаины Георгиевны... Там, вообще, агент на агенте сидел и агентом погонял! Ей ли было не знать, что все её коллеги-артисты уже давно завербованы-перевербованы, так что это Коршунов считал, что он ведёт игру с закрытыми картами, имея старшие козыри на руках. Для Раневской все его потуги были секретом Полишинеля...