Пруссия без легенд

Задача, которая вытекала для князя из такой ситуации, была ясной. Он должен был по возможности объединить свои оторванные друг от друга владения, то есть каким-то образом заполучить или покорить разделяющие области; и он должен был из разнообразных владений создать общее государство, причем одно собственно и было предпосылкой для другого: ведь без общего государства отсутствовала внешняя сила для политики объединения земель; а без успешной политики объединения земель отсутствовала внутренняя сила для обуздания раздирающих в разные стороны особых интересов. Поистине нечеловеческая, попросту невыполнимая двойная задача!

Человек, который приступил к ее выполнению и во время почти пятидесятилетнего правления беспрестанно ей занимался, вошел в историю под именем "Великого Курфюрста", и он поистине заслужил это почетное имя: его жизнь и его деяния были великими. Но когда, исходя из этого, его начинают восхвалять как собственно основателя Пруссии, то это будет преувеличением. Ведь Великий Курфюрст за свою долгую жизнь, полную неслыханных героических усилий, достиг очень немногого: собственно, только одного — суверенитета в Пруссии (Восточной Пруссии), освобождения этой страны от польского владычества (1660 год). Разумеется, это достижение, завоеванное и достигнутое в долгой, кровопролитной шведско-польской войне, после двойной смены союзников, при его последователях стало расцениваться как проявление исключительной политической дальновидности.

Но кроме этого история Великого Курфюрста Фридриха Вильгельма, история почти непрерывной внутренней и внешней борьбы, удивительно бесплодна. Она напоминает о муках Сизифа и Тантала [15] — каждый раз затащенный на гору тяжелый камень снова скатывается вниз, каждый раз желанный и почти достижимый глоток в последний момент снова уходит от жаждущих губ. Например, Переднюю Померанию (Vorpommern), срочно требовавшееся соединительное звено между Бранденбургом и Задней Померанией-Каммин (Hinterpommern / Cammin), курфюрст завоевывал дважды и дважды был вынужден отдать. И так же обстояло дело с другими территориальными притязаниями: территория Великого Курфюрста при его смерти в 1688 году была практически такой же, как и за сорок лет до этого, и это после бесконечных войн, военных походов, выигранных и проигранных сражений, отважных подвигов и расчетливых перемен союзников, от которых может закружиться голова.

Великий Курфюрст предстает перед потомками в апофеозе своей славы в образе конной скульптуры Андреаса Шлютера, два с половиной столетия стоявшей на тогдашнем Лангенбрюке, а в настоящее время стоящей перед замком Шарлоттенбург: триумфальный римский император гордо скачет по поверженным и в оковах бессильным врагам, которые вынуждены украшать цоколь его памятника. Статуя Шлютера величественна как произведение искусства, но как историческое свидетельство фальшива до смешного. Фридрих Вильгельм никогда в своей жизни не был триумфатором, он всегда сам был скованным, бессильным протестующим; в его никогда не ослабевавшем протесте и состоит его величие. Его врагами или союзниками (его постоянная перемена союзников была, как уже сказано, просто головокружительна) всегда были самые сильные: Франция и Голландия, порой также и сам император, на западе Швеция, а на востоке — Польша. То, что он вообще принимал участие в их большой игре и в их делах, и притом постоянно, и постоянно маневрировал между державами, может произвести впечатление. В этом есть нечто поразительное, даже величественное, в этом есть отвага, да, импонирующее нахальство. При условии, что это нахальство было обусловлено (если хотите: предначертано) государственными интересами; но государственными интересами еще не существующего в действительности государства, которое лишь должно было ещё возникнуть в результате в определенной степени авантюристической политики Великого Курфюрста.

Фридрих Вильгельм был политиком, не чуждым предвидений. Он не только проводил большую державную политику без наличия у себя фактической силы, но он даже построил небольшой флот и заполучил африканскую колонию. Он не хотел ни в чем уступать новым морским державам. Его реалистичный внук, который затем впервые стал настоящим архитектором прусского государства, снова все это продал. Результатом воинственной и величественно продуманной — можно также злорадно сказать: одержимой манией величия — внешней политики Фридриха Вильгельма почти ничего не стало. Да, результативность — под вопросом; удивления достойно, что вообще все не закончилось катастрофой. После победы Бранденбурга под Фербеллином (1675 год) над шведами, которые тогда считались лучшими солдатами в Европе, в европейских дворах и среди публицистов для обозначения бранденбуржца в употребление вошло определение "Великий Курфюрст", в котором было уважение, но также и некоторая ирония: ибо курфюрст в действительности не был великим, и "Великий Курфюрст" звучало немного как "Большой Карлик" [16]. Так и оставалось на протяжении всей его жизни.

Как снаружи, так и внутри. Великий Курфюрст приложил огромные усилия, чтобы из своих несоприкасающихся земель создать одно государство, но во внутренних делах он сделал лишь одно: небольшое постоянное войско (сначала 6 000, под конец 28 000 человек), вместе с повышением налогов, которые потребовались ему, чтобы платить солдатам. Но какой ценой! Указ Бранденбургского ландтага от 1653 года делал юнкеров (прусских помещиков) маленькими королями в их поместьях с правом собственного суда и полицейского принуждения, что на деле выглядело еще хуже. Когда мы выше назвали Великого Курфюрста закованным в кандалы, то имели в виду кандалы, которые ему повсеместно накладывали его "сословия" — прежде всего его земельная аристократия, — и которые он всю свою жизнь пытался порвать, как Гулливер оковы лилипутов. Эта борьба никогда не прекращалась. Самыми упрямыми аристократами были восточнопрусские, издавна привыкшие вместе со своими польскими товарищами по сословию устраивать заговоры против своих властителей. В 1679 году курфюрст — уже под конец своей жизни и правления — одного из них, полковника фон Калькштайн, арестовал в Варшаве, вывез в Пруссию и обезглавил в Мемеле: тиранический акт, который, однако, меньше всего свидетельствует о тиранической заносчивости курфюрста, а больше о его отчаянии вечно обманываемого правителя. Его последователи тоже в целом не выиграли борьбу королевской власти против аристократии. Они в конце концов уладили споры миром, и Пруссия всегда оставалась помещичьим государством [17]. Об этом позже будет подробно сказано. Равным образом мы оставим на потом иммиграционную политику Великого Курфюрста, которой он основал действенную прусскую традицию.

Однако основать Пруссию, бранденбургско-прусское великое государство, ему как раз не удалось, хотя он без сомнения был первый, кто ясно представлял себе это будущее государство. Он был Моисеем, который видел обетованную страну, но не мог в нее войти. Его геркулесовы усилия — из бессилия создать силу — в конце концов остались безрезультатными: в этом была его трагедия. Его сын и наследник начал по-другому.

Прусско-немецкие историки плохо относились к этому сыну и наследнику, Фридриху — первому прусскому королю; возможно чересчур плохо. Иногда возникало чувство, что им прямо-таки неприятно изображать столь негероического короля в качестве создателя и первого обладателя прусской короны. Он не был героическим королем. Но у него были другие хорошие качества властелина — качества, которые в настоящее время собственно даже выше ценятся, чем героизм. Он был образованным человеком, и у него был образованный двор, что ранее в его суровых колониальных землях не очень-то было заметно. То, что его столица получила прозвище "Афины на Шпрее" (возможно сначала с некоторым оттенком иронии) — его заслуга. Он украсил Берлин своими первыми знаменитыми постройками — Замок, Арсенал, Замок Шарлоттенбург; он основал Академию искусств и Академию (сначала "Общество"") наук, он покровительствовал Шлютеру, а интеллектуальная королева протежировала Лейбница. Правда, Фридрих был расточителен. Его сын и наследник, который позже в качестве короля делал все совершенно иначе, чем его отец, называл его двор "самым сумасбродным предприятием в мире". Но одно все же выступало на передний план при "сумасбродном предприятии" Фридриха: совсем уж неблагородным его расточительство не было.