В тени Великого Петра

Стараниями дядек компания была вооружена до зубов. Лучшие мастера Оружейной палаты снабжали детей роскошными маленькими луками и стрелами, знаменами и барабанами, литаврами и набатами, которые, как в настоящем полку, возились на лошади (игрушечной). Для царевича и стольников изготавливались шпаги и тесаки, пистолеты и ружья (в том числе нарезные «винтовки»), булавы, копья, алебарды и медные пушечки на богато украшенных, как у московских стрельцов, станках.

Опись игрушек царевича Федора (с 1666 г.) рассказывает также о цветных мячиках, которыми играли в обширных сенях и переходах дворца (их доставляли в палаты к царевичу сразу по 10 и 20 штук), о бархатных качелях, резных серебряных свайках (бросавшихся в кольцо — такой свайкой закололся, по версии Бориса Годунова, царевич Дмитрий Иванович, но от игры во дворце не отказались). Опись повествует также о шахматах, о потешных настольных играх: заводных «немцах, что стоят на деревянном черном ящике и играют» (их чинили в 1670 и 1672 гг.), о «картах, по золоту цветными красками» разрисованных, и т.п.

Луки, кони и ловчие птицы

Судя по игрушкам, особенно поощрялись активные игры. Дети воевали, охотились на золоченых расписных львов (их было пять), которые, видимо, нападали на «пятерых барашков и двух козликов». Стреляли из луков в войлочные мишени, в подброшенную шапку, по золоченым голубям, раскрашенным «по серебру разными цветными красками». Кажется странным, что в век огнестрельного оружия, в изготовлении которого московские мастера были из первейших в мире, царевичи предпочитали архаичный лук. Понятно стремление взрослых избежать пальбы во дворце. Но ведь царская семья регулярно выезжала за город и в теплое время года подолгу жила в дворцовых селах, где детям было истинное раздолье.

При московском дворе стрельба из лука приобрела к тому времени характер тщательно культивированного спорта, физически развивающей игры, типа современного тенниса. Луки членов царской семьи были настоящими произведениями искусства. Красные и белые, лазоревые и червчатые, золотые и серебряные луки украшались разнообразнейше. Один из трех собственных луков, взятых шестилетним царевичем Федором за город летом 1667 г., выглядел так: «лук по алой кибити (древку) писан золотом, на нем два орлика двоеглавые в клеймах, писаны травы на буйволовых костях, с лица писано золотом — травы (растительный орнамент), тетива шелковая красная с золотом».

Целями служили белые войлочные колпаки, которые подбрасывались в воздух или устанавливались на спицах и расписных древках (по одному на стрельца).

Поскольку в игре с царевичами принимали участие все стольники, стрел требовалось множество. Алексей Алексеевич брал с собой в Преображенское в 1666 г. из Оружейной палаты (помимо того, что имел в комнатах) 13 луков, 14 древок, 4 спицы, 6 колпаков и 40 гнезд (колчанов) стрел — по 25 штук в гнезде. В апреле 1667 г. он вернул в Оружейную 30 гнезд стрел царских и 12 стольничьих с указом их к нему в хоромы не отпускать, отдать, если потребуются, царевичу Федору. Богатство досталось Федору Алексеевичу, который, напротив, все более входил во вкус игры, избрав заветным местом Воробьевы горы, где недалеко от дворца был устроен «потешный луг».

Царевич продолжал стрелять из лука и в 1675 г., когда уже имел разнообразное действующее огнестрельное оружие, и после своего восшествия на престол. Например, 3 июня 1677 г. 16-летний Федор Алексеевич «в походе за Ваганьковом изволил тешиться на поле и указал из луков стрелять спальникам». Потеха была знатная: «пропало в траве и переломали 33 гнезда северег». 8 июня, по пути с Воробьевых гор, царь придал игре исторический характер, и стрелы летели через Крымский брод на Москве-реке (будто дворяне отражали набег татар).

Другой устойчивой страстью Федора Алексеевича стали лошади. По обычаю царевичей, его посадили на большого игрушечного расписного коня, как только младенцу исполнился 1 год. Эта коняшка стояла в комнатах царевича, в починенном и обновленном виде, по крайней мере до 11 лет.[44] Тогда у Федора Алексеевича были уже «потешные сани, обиты исподом собольим пластинчатым», и узда; нарядное седло к игрушке было сделано в 1674 г.

Настоящие лошади, сбруя, кареты и возки всех видов держались для царской семьи на Конюшенном дворе. Его глава — ясельничий. — бывал обычно не из первых родов, но мог весьма выдвинуться. Маленького Федора Алексеевича тешил учеными конями ясельничий Иван Афанасьевич Желябужский (известный дипломат и мемуарист) — эта его служба (1664–1668) окупилась важными и почетными должностями в царствование Федора и правление Софьи.[45]

Под руководством ясельничего Ф. Я. Вышеславцева были достигнуты удивительные успехи в дрессировке. Лошади «показывали много фокусов» наподобие ученых собак и обезьян, кланялись и плясали тройками, четверками, шестерками, лучшие иноходцы рысью обходили коней, скачущих галопом. 75 верховых и 200 каретных коней ежедневно мылись с мылом (зимой теплой водой) и «блестели как зеркала». Специально для детских «потешных» карет и саней держали (помимо аргамаков, арабских, персидских, шведских и других пород лошадей) две четверки пони «ростом с английских догов» (в шутку к ним были приставлены карлики — кучер, ямщик и шесть алебардщиков).[46]

Пони были для младенцев — подросшим царевичам давали лучших (предварительно хорошо выезженных) коней. Это не спасало от происшествий. Рассказывали, например, что «Федор, будучи на тринадцатом году, однажды собирался в пригороды прогуливаться со своими тетками и сестрами в санях. Им подведена была ретивая лошадь: Федор сел на нее, желая быть возницей у своих теток и сестер. На сани насело их так много, что лошадь не могла тронуться с места, но встала на дыбы, сшибла с себя седока и сбила его под сани. Тут сани всей своей тяжестью проехали по спине лежащего на земле Федора и измяли у него грудь, от чего он и теперь (в 1676 г.) чувствует беспрерывную боль в груди и спине».[47]

Федор Алексеевич сохранял любовь к лошадям всю жизнь. Хотя иностранцы не уставали восхищаться царскими конюшнями, фанатику коннозаводства Федору казалось, что породы недостаточно хороши и разнообразны. Почти сразу по вступлении на престол, 31 марта 1676 г., он через незаменимого Б. М. Хитрово выменял белого голландского жеребца у посла Генеральных штатов Нидерландов Кунраада фан Кленка и впоследствии выписывал лошадей из Западной Европы.[48]

Весной — летом 1676 г. новый царь полностью обновил руководство Конюшенного приказа. Потомственному коневоду ясельничему Ивану Тимофеевичу Кондыреву он дал чин думного дворянина (7 июня), а через год сделал окольничим (8 июня 1677 г.). Судя по дворцовым разрядам (записям о службах при дворе), четверо из рода Кондыревых, включая ясельничего, бывали в походах с Федором Алексеевичем и его семьей 41 раз — чаще, чем большинство знатнейших боярских родов. После воцарения Ивана Алексеевича в 1682 г. Иван Тимофеевич первым из своей фамилии получил боярство, а после женитьбы царя Ивана боярином стал и его брат Петр.

Другой известный лошадник, князь Владимир Дмитриевич Долгоруков, служивший очень мало, настолько был белой вороной среди своих родственников — видных государственных деятелей, — что вопреки фамильной привилегии был произведен Алексеем Михайловичем в окольничие, а не в бояре. Федор, воцарившись, пожаловал князю боярство и приблизил к себе коннозаводчика, не утомляя его службами, помимо почетных.[49]

Такие случаи заставляют верить историку XVIII в. В. Н. Татищеву, писавшему о Федоре: «Как отец сего государя великий был (охотник) до ловель зверей и птиц, так сей государь до лошадей был великий охотник. И не только предорогих и дивных лошадей в своей конюшне содержал, разным поступкам их обучал и великие заводы конские по удобным местам завел, но и шляхетство к тому возбуждал. Благодаря чему в его время всяк наиболее о том прилежал и ничем более, как лошадьми, не хвалился».[50]