Цивилизация перед судом истории. Мир и Запад

Почему же цивилизация не может и дальше тащиться неровным шагом, от одного провала к другому, на ощупь следовать этим мучительным, унизительным, но не до конца самоубийственным путем, которым она шла первые несколько тысячелетий своего существования? Ответ заключается в недавних технических достижениях современного западного среднего класса. Устройства, созданные для обуздания физических сил неживой природы, не изменили человеческую натуру. Институты войны и класса в том виде общества, который мы называем цивилизацией, являются социальным отражением темной стороны человеческой природы — того, что теологи называют первородным грехом. Этих социальных последствий индивидуальной человеческой греховности ничуть не отменяет недавний необычайный прогресс нашего технологического развития, но одновременно он и не оставляет эти последствия без всякого влияния со своей стороны. Не отмененные, а, напротив, крайне возбужденные, как и вся остальная жизнь человечества, своим физическим могуществом, классы способны теперь полностью разложить общество, а война — уничтожить человеческий род целиком. Пороки, до сих пор бывшие просто постыдными и мучительными, превратились теперь в нестерпимые и смертельные, и, таким образом, наше поколение в этом вестернизированном мире оказалось перед выбором таких альтернатив, которые в прошлом правящие элементы других обществ всегда имели возможность обойти, хотя и с жестокими последствиями для себя, однако без крайнего риска окончательно оборвать историю человечества на этой планете. Итак, мы смотрим в лицо Вызову, с которым никогда не приходилось сталкиваться нашим предшественникам. Мы должны искоренить войну и классы как таковые — и искоренить их немедленно — под страхом того, что, если мы дрогнем или потерпим неудачу, они сами одержат победу над человеком; которая на этот раз окажется окончательной и бесповоротной.

Этот новый аспект войны уже знаком западным умам. Мы осознаём, что атомная бомба и множество других наших смертоносных вооружений способны при следующей войне стереть с лица Земли не только воюющие стороны, но и весь человеческий род. Однако отчего же обострилась классовая борьба с технологическим прогрессом? Разве не повысился значительно минимальный жизненный уровень именно за счет технологии, во всяком случае, в тех странах, которые либо особенно преуспели в этом, либо обладают большими природными богатствами, либо счастливо избежали разрушительного действия войны? Нельзя ли предположить, что этот быстро растущий жизненный уровень поднимется до такой высоты и охватит столь большой процент населения, что и более обширные богатства привилегированного меньшинства перестанут вызывать зависть и ревность? Ошибка в этом рассуждении состоит в том, что оно не принимает в расчет ту важнейшую истину, что не хлебом единым жив человек. Каким бы высоким ни был уровень материальной жизни, это не освободит душу человека от требования социальной справедливости; а неравное распределение товаров и средств в этом мире между привилегированным меньшинством и неимущим большинством превратилось из неизбежного зла в невыносимую несправедливость именно в результате последних технических достижений Запада.

Когда мы восхищаемся эстетическими достоинствами архитектуры и искусством каменных дел мастеров, воздвигших Великую пирамиду, или изысканными драгоценностями гробницы Тутанхамона, в наших сердцах рождаются противоречивые чувства гордости и радости за великолепные творения человека и одновременно — морального осуждения той высокой цены, которую человечество заплатило за эти творения: тяжелейший труд, несправедливо навязанный большинству для создания утонченных плодов цивилизации исключительно для удовлетворения меньшинства, которое жнет не сея. В течение этих пяти-шести тысячелетий хозяева цивилизаций отнимали у своих рабов их долю плодов всеобщего труда так же безжалостно, как мы отнимаем мед у пчел. Моральное уродство этого акта обезображивает эстетическую красоту художественного творчества; и все же к настоящему времени те немногие, кто был баловнем цивилизации, всегда могли выдвинуть одно разумное возражение в свою защиту.

Они могли возразить, что это был выбор между тем, чтобы иметь плоды цивилизации для немногих и — не иметь их вовсе. Наши технические возможности управлять природой строго ограничены. В нашем распоряжении нет ни достаточной мускульной силы, ни достаточного количества рабочих рук, чтобы произвести блага в более чем минимальном количестве. Если я должен отказаться от них из-за того, что вам они недоступны, то нам придется закрыть магазины и оставить лучшие произведения человеческого таланта пылиться и ржаветь где-то в закутке; и поскольку это явно не в моих интересах, то — по зрелом размышлении — и не в ваших. Ибо я пользуюсь своей монополией на блага отнюдь не только ради собственной пользы. Мое наслаждение по крайней мере частично действует на благо других. Доставляя себе удовольствие за ваш счет, я в какой-то мере служу неким доверенным лицом всех будущих поколений человеческого рода в целом. Такое рассуждение выглядело благовидным даже в нашем технически продвинутом западном мире вплоть до XVIII века включительно, но беспрецедентный технический прогресс последних полутора столетий сегодня перечеркнул его. В обществе, которое открыло ноу-хау изготовления рога изобилия, несправедливость в распределении земных благ, перестав быть практической необходимостью, превратилась в чудовищное моральное преступление.

Так проблемы, всегда ухудшавшие жизнь и досаждавшие и прежним цивилизациям, вышли в сегодняшнем мире на первый план. Мы изобрели атомное оружие в мире, расколотом и разделенном между двумя супердержавами; и Соединенные Штаты, и Советский Союз придерживаются столь полярно противоположных идеологий, что они кажутся абсолютно непримиримыми. К кому же нам обратиться за спасением в этом опаснейшем положении, когда в наших руках не только собственные жизнь и смерть, но и участь всей человеческой расы? Спасение, вероятно, лежит — как это чаще всего и бывает — в поисках среднего пути. В политике эта золотая середина не будет означать ни неограниченного суверенитета отдельных государств, ни полнейшего деспотизма центрального мирового правительства; в экономике это также будет нечто, отличное от неконтролируемой частной инициативы или, напротив, явного социализма. На взгляд одного западноевропейского наблюдателя, человека среднего класса и среднего возраста, Спасение да приидет ни с Востока, ни с Запада.

В 1947 году христианской эры Соединенные Штаты и Советский Союз представляют собой альтернативное воплощение огромной материальной силы современного человечества; «граница между ними прошла через всю Землю, и голос их достиг края света», но среди этих громких голосов не услышать голоса, пока еще тихого. Ключ к пониманию нам может быть передан через христианское послание или через послание других высших религий, а спасительные слова и дела могут прийти с неожиданной стороны.

ПОВТОРЯЕТСЯ ЛИ ИСТОРИЯ?

Повторяется ли история? В XVIII и XIX веках этот вопрос у нас на Западе обычно дебатировался в качестве академического упражнения. Зачарованные и ослепленные процветанием, которым наша цивилизация наслаждалась в то время, наши деды составили о себе странное фарисейское представление, что они «не таковы, как иные люди»; они решили, что западное общество застраховано от повторения тех ошибок и неудач, которые приводили к гибели другие цивилизации, чья история от начала и до конца представляется нам открытой книгой. Для нашего же поколения старый вопрос приобрел неожиданно новое и весьма практическое звучание. У нас открылись глаза на истину (подумать только, как это мы вообще были слепы в этом вопросе!), что человек Запада и все его труды ничуть не менее уязвимы, нежели в угасших цивилизациях ацтеков или инков, шумеров или хеттов. Так что сегодня мы с некоторым беспокойством вглядываемся в анналы прошлого, пытаясь понять, не содержат ли они какого-либо указания, урока, который нам стоило бы расшифровать. Может ли история дать нам какую-нибудь информацию относительно наших собственных перспектив? А если может, то каков груз этих перспектив? Предписан ли и нам неумолимый роковой конец, которого нам остается лишь ждать сложа руки, подчинись безропотно судьбе, которую мы собственными усилиями не можем ни отвратить, ни хотя бы изменить? А может быть, она сообщает нам не о конкретностной предопределенности, а лишь о возможностях, о вероятностных направлениях нашего будущего? Практическая разница при этом огромна, ибо при этой альтернативе нам следует не застыть в пассивном оцепенении, а, напротив, взяться за дело. При этой альтернативе урок истории больше похож не на гороскоп астролога, а на навигационную карту, которая дает мореходу, умеющему ею пользоваться, больше возможности избежать кораблекрушения, чем если бы он плыл вслепую, ибо дает ему средство, употребив свое умение и мужество, проложить курс между указанными на карте скалами и рифами.