Сталин: операция «Эрмитаж»

Решает Политбюро

Действительно, реорганизация правительства СССР не только исключила из него «правых», сделав его, если так можно выразиться, «однопартийным». Тогда же, начиная с 1931 года, Совнарком лишился и прежней своей основной функции – самостоятельно решать все оперативные вопросы экономики. Отныне они без каких-либо специальных о том решений, без объяснений и огласки перешли в Политбюро.

С момента своего создания, 25 марта 1919 года, Политбюро как высший и постоянно действующий орган РКП(б) помимо чисто партийных проблем занимался лишь теми государственными, которые имели для страны наиважнейшее, стратегическое значение: проблемами обороны, внешней политики, внешней торговли, финансов. Теперь же оно стало рассматривать на своих заседаниях и все то, что еще недавно составляло компетенцию СНК и СТО СССР.

К этому сталинскую группу подтолкнуло три фактора. Во-первых, изменения в составе Политбюро, из которого вывели последних представителей «правых», А. И. Рыкова и С. И. Сырцова (последний помимо высокой партийной должности занимал и один из ключевых государственных постов – председателя Совнаркома Российской Федерации). Во-вторых, прежний состав союзного правительства явно не справился со своими обязанностями. Разумеется, никто не собирался вменять ему в вину то, что он не смог предугадать наступление мирового экономического кризиса. Но Совнарком должен был незамедлительно откорректировать программу и найти более надежный источник финансирования индустриализации, не ограничиваясь одним экспортом. В-третьих, в новом составе Политбюро к началу 1931 года из десяти членов трое и без того занимали командное положение в СНК и при этом были единомышленниками: председатель правительства – В. М. Молотов, руководитель ВСНХ – Г. К. Орджоникидзе и Госплана – В. В. Куйбышев.

С этого момента группа Сталина взяла на себя полностью ответственность за выполнение – любой ценой! – пятилетнего плана, за развитие страны, ее будущее. Был установлен двойной, партийный и административный, повседневный контроль за работой всех наркоматов, за ходом строительства всех первенцев индустрии. Ну а программу группы предельно кратко и в то же время четко и ясно изложил сам Сталин в уже цитировавшейся выше речи «О задачах хозяйственников», произнесенной 4 февраля 1931 года: «Мы отстали от передовых стран на 50 – 100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сметут» [163].

Отныне следовало забыть, и надолго, о ставшей несомненно нереальной мировой революции, о столь же утопичной идее «торжества социализма» в самые ближайшие годы. Цель теперь заключалась в превращении Советского Союза в высокоразвитую державу – и Сталин понимал, что потребуются на то усилия в течение отнюдь не одного, а по меньшей мере двух пятилетий.

Выдвинув столь простую – не классовую, откровенно национальную и потому близкую каждому цель, Сталин сумел не только сбросить с себя тяжкий груз большевистских традиций, добиться успеха там, где потерпели поражение Троцкий, Зиновьев, Бухарин. Впервые после 1922 года он смог сплотить вокруг себя большую часть не столько партии, сколько всего народа. Он убедил людей, что настало время жизненно важных и вполне возможных перемен, подал вполне обоснованную надежду на лучшее будущее.

В своих преобразованиях новая, сталинская властная группа не ограничилась декларациями. Она не только значительно сократила оказавшийся необоснованным пятилетний план, но и кардинально изменила прежний метод финансирования индустриализации, решительно отказавшись от прежней системы, когда сначала ВСНХ заключал контракты с фирмами многих стран, а затем Внешторг начинал изыскивать средства для их оплаты.

Теперь на уровне Политбюро обе задачи решались одновременно и взаимосвязанно. Именно для этого все новые заказы были сконцентрированы в одной Германии. Тогда же в результате сложных и длительных – с 28 февраля по 14 апреля – переговоров удалось получить в Берлине кредит 300 миллионов марок. Тем самым был несколько сбалансирован товарооборот двух стран на 1931 год, в котором германский импорт должен был составлять 430, 6 миллиона марок, а советский экспорт – всего 30, 4 миллиона. Только затем Политбюро занялось теми проблемами, которые ранее не выходили за пределы наркоматов, а подчас и их главков.

25 апреля 1931 года Политбюро впервые заслушало вопрос об экспорте антиквариата и приняло следующее решение:

«О продаже картин.

а) Картину Леонардо да Винчи не продавать;

б) разрешить продажу картин Рафаэля и Тициана;

в) для рассмотрения вопросов о дальнейшей продаже картин и выделения списка уникумов, не подлежащих продаже, создать комиссию в составе тт. Рудзутак, Розенгольц и Бубнов, созыв комиссии за т. Розенгольцем» [164].

По содержанию данного решения легко понять, что речь в нем идет о последней сделке с Меллоном.

Политбюро отнюдь не торопилось потворствовать всем пожеланиям Внешторга, решительно отвергнув саму возможность продажи такого шедевра, как «Мадонна Бенуа» Леонардо да Винчи. Вместе с тем оно вынуждено было завершить операцию с министром финансов США, согласившись уступить ему «Мадонну Альбу» Рафаэля и «Венеру перед зеркалом» Тициана. Случайно или нет, но именно эти две картины принесли стране (несмотря на весьма неблагоприятную для такого рода сделок конъюнктуру) 1, 7 миллиона долларов – четверть всего, заплаченного Меллоном за шедевры из Эрмитажа.

Но все же наиболее важным стал пункт «в» этого решения, который наконец зафиксировал то, что следовало сделать в самом начале изъятий музейных ценностей для экспорта: установил необходимость списка картин, не подлежащих продаже. Однако на деле данный пункт оказался лишь благим пожеланием. Ни Розенгольц, как нарком внешней торговли, ни Бубнов, как нарком просвещения, стоящий над всеми без исключения музеями, ни разу не обратились за консультацией или хотя бы советом к искусствоведам. Комиссия так никогда и не собралась, дабы выполнить ответственное поручение Политбюро, выразив тем свою полную заинтересованность в такого рода действиях.

И все же решение от 25 апреля сыграло весьма важную роль.

Именно с этого дня судьба хранившихся в музеях Советского Союза шедевров мировой живописи разительно изменилась к лучшему. Внешторг больше не отваживался самостоятельно, никого не ставя в известность, заниматься принудительными изъятиями: всякий раз приходилось предварительно испрашивать согласия Политбюро. Ну а подобные процедуры требовали и большей ответственности, и безукоризненной аргументации. Поэтому количество навечно ушедших из страны уникальных полотен сразу же резко сократилось. Так, всего за четыре месяца, предшествовавших решению, Внешторг продал семь выдающихся творений старых мастеров – Рафаэля и Веласкеса, Боттичелли и Веронезе, Рембрандта и Перуджино, Ван Дейка. А за последующие два с половиной года – всего четыре.

Ликвидация откровенного диктата Внешторга вскоре благотворно отразилась и на поведении сотрудников Эрмитажа. Они перестали воспринимать требования «Антиквариата» как не подлежащие даже обсуждению, начали спорить, возражать.

17 ноября 1931 года, после полугодового перерыва, Эрмитажу пришлось выдать для экспорта, по решению Политбюро, холст Рембрандта «Аман в гневе». Но уже пять дней спустя музей позволил себе во многом не согласиться с очередным списком, полученным через сектор науки. Директор признал вполне возможным передать не представлявшие для музея особого интереса одиннадцать холстов художников французской и голландской школ – Дюжардена Дюка, Бега, Кальфа, де Хела, Нетшера и некоторых иных. Но тут же отважился на небывалое никогда прежде в официальной переписке:

«Что же касается остальных названных в списке картин, большинство которых относится к наиболее выдающимся картинам эрмитажного собрания, то изъятие их нанесет исключительно тяжелый ущерб как полноте собраний Эрмитажа, так и их мировому уровню, уже значительно снизившемуся в результате предыдущих изъятий.