Писатели и советские вожди

Теперь — персонажи советской команды.

Илья Григорьевич Эренбург (1891–1967) — большевик-подпольщик в гимназические годы, прошедший через тюрьму и ссылку, в 1908-м стал политэмигрантом, в Париже вскоре полностью отошел от политической работы, начав писать стихи; едва не принял католичество. Работа военным корреспондентом российских газет на франко-германском фронте вернула его к политике. Увиденная воочию бессмысленная жестокость мировой бойни дала его стихам оригинальное и сильное звучание. В 1917 г. возвращается в Россию; октябрьский переворот делает его автором антибольшевистских статей и стихов. Бежав из Москвы в Киев, выступает как публицист, пропагандирующий демократический (антибольшевистский и антимонархический) путь развития России. Вскоре убеждается в нереализуемости этого пути, принимает победу красных и возвращается в Москву. В 1921-м выезжает с советским паспортом на Запад. Первый роман «Похождения Хулио Хуренито и его учеников» (1921) переведен на большинство европейских языков; сочетание сатиры и лирики, характерное для дарования Эренбурга, определило особенности его поэтики. К концу 1920-х гг. с резким ужесточением политической цензуры в СССР программа Эренбурга (живя на Западе и сохраняя определенную степень художественной свободы, печататься в СССР) исчерпывает себя, и органически не принимавшему идеи писать «в стол» Эренбургу приходится всерьез присягнуть сталинскому режиму романом «День второй» (1933). С этой поры, продолжая жить в Париже, Эренбург становится центром немалого круга французской левой интеллигенции, что и позволило ему сыграть значительную роль в описываемых здесь событиях 1930-х гг.

Михаил Ефимович Кольцов (Фридлянд; 1898–1940) — учился в Петроградском неврологическом институте; с 1918 г. — член РКП(б), журналист, с 1920 г. работал в Москве; будучи редактором «Огонька», в 1924-м присягнул Сталину и с тех пор играл исключительную роль в советской журналистике; хлесткий фельетонист, мастер политического репортажа, Кольцов стал крупной политической фигурой, безотказно выполняя любые задания Сталина. «В нем был постоянный разлад между общественным сознанием и собственной совестью», — вспоминал Эренбург и прибавлял: «История советской журналистики не знает более громкого имени, и слава его была заслуженной» [604]. Возглавляя Иностранную комиссию Союза писателей, Кольцов, естественно, принимал самое активное участие в подготовке и проведении Международных писательских конгрессов 1930-х гг.

Александр Сергеевич Щербаков (1901–1945) — с 1918 г. в РКП(б), в 1921–1924 гг. учился в Коммунистическом университете им. Свердлова, затем на партийной работе; в 1930–1932 гг. учился в Институте красной профессуры. Работал в Нижегородском обкоме ВКП(б), где познакомился с Горьким, рекомендовавшим его на должность оргсекретаря Союза писателей (1934–1936). «Литература для него — чужое, второстепенное дело», — написал о нем Горький, познакомившись поближе [605]. Типичный партчиновник сталинской школы, исполнительный и работоспособный, он, возглавляя Союз советских писателей, не проявлял себя кровожадным Держимордой, как, скажем, сменивший его в 1936-м «писатель» Ставский. Впоследствии Щербаков сделал успешную партийную карьеру (секретарь МК ВКП(б), секретарь ЦК).

Первая страница истории международных антифашистских писательских конгрессов была написана 23 марта 1939 г. на Лубянке, когда после трех месяцев пыток М. Е. Кольцов впервые дал показания. Он анализировал корни своей мелкобуржуазной психологии и «связи» с троцкистами и левыми в начале 1920-х гг., а затем связи с Бухариным и «правыми» в конце 1920-х и следом — правое «подполье» в редакции «Правды», а также все знакомства с разоблаченными к тому времени «врагами народа» и т. д. Затем следуют продуманные сюжеты, связанные с вынужденными признаниями — вроде того, что по возвращении из Испании в конце 1937 г. он «находился под сильным впечатлением размаха репрессий в отношении врагов народа. Этот размах мне казался преувеличенным и ненужным» [606]. Так Кольцов подошел к теме создания широкого международного антифашистского фронта писателей.

И вот главная для нас информация:

Не будем исключать возможности такого совещания у Горького и его поддержки иностранными писателями. О том, насколько в пору Первого съезда писателей идея международного антифашистского фронта писателей носилась в воздухе, можно судить и по спецсообщению секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР «О ходе всесоюзного съезда советских писателей» от 31 августа 1934 г. [608]. Это сообщение было послано наркому внутренних дел Г. Г. Ягоде и его заместителям Я. С. Агранову и Г. Е. Прокофьеву; оно содержало раздел «Об иностранных делегатах». В нем со слов осведомителя повествуется, в частности, о том, что во время съезда К. Б. Радек беседовал с А. Мальро и Ж. Р Блоком (с каждым по отдельности), предлагая проявить руководящую инициативу по созданию единого антифашистского фронта писателей. Остается неясным, были эти разговоры личной инициативой Радека, или он получил указание либо «добро» Сталина. И Мальро, заметивший о предложении Радека: «дело ясное — дают взятку, но как грубо это сделано», и Ж. Р. Блок, которому Радек сказал, что «относится к нему с таким доверием, которое он не мог бы оказать Мальро», и Блок это сразу раскусил: «Шито белыми нитками», — все они были предложением Радека озадачены. Удовлетворили Радека их ответы или нет, были ли достигнуты какие-либо предварительные договоренности или нет, докладывал ли он об этом куда надо или нет — все это неизвестно.

И Мальро, и Блок, несомненно, рассказали об этом предложении своему другу Илье Эренбургу (возможно, в августе в Москве или, может быть, в сентябре в Париже) — ведь стараниями именно его они были приглашены в качестве гостей на Первый съезд советских писателей. В четвертой части мемуаров «Люди, годы, жизнь» Эренбург писал: «Во время съезда мы не раз говорили, что нужно попытаться создать антифашистский фронт писателей» [609], и затем, рассказав, как добирался морем до Марселя и как в Париже был на митинге, посвященном съезду советских писателей, вспомнил: «Был у меня разговор с Жаном Ришаром Блоком. Он говорил, что пришел к коммунизму извилистым путем, что сейчас нужно объединиться вокруг самого насущного — борьбы против фашизма; иначе писатели-коммунисты окажутся изолированными. Я написал в Москву длинное письмо, рассказал о настроениях западных писателей, об идее антифашистского объединения» [610].

В этом рассказе есть одно умолчание и одна неясность. Умолчание касается адресата письма: им был Сталин (правда, в таком контексте применительно к 1930-м гг. слова «В Москву», «В Кремль» и «Сталину» — едва ли не синонимы). Неясность — разговор с Блоком об идее объединения состоялся в Париже после возвращения с московского съезда или еще в Москве? В любом случае, письмо в Москву, о котором говорит Эренбург, было написано им 13 сентября 1934 г. в Одессе перед отплытием в Марсель. Запамятовал эту подробность Эренбург или сознательно ее опустил — сказать трудно. Довоенный архив писателя погиб в Париже в 1940 г., и, работая над мемуарами, он не располагал текстом своего письма к Сталину. Однако в начале 1960-х гг. незнакомая читательница прислала Эренбургу тексты и его письма, и неизвестной ему резолюции Сталина [611], поэтому он мог, как часто это делал, внести в мемуары соответствующие поправки, но не сделал этого. Почему? Предположений может быть несколько: не счел существенным, или не захотел по соображениям политическим писать о неосуществившемся плане Сталина, или не мог по соображениям цензурной непроходимости упомянуть важные детали, без которых рассказ терял для него смысл. Не будем гадать. Для нашего повествования важнее другое: почему Эренбург написал Сталину в Одессе, а не в Москве сразу же после съезда писателей и не в Париже после бесед с Мальро, Блоком А. Жидом и другими писателями?