Сталин: тайны власти

Вместе с тем Черчилль, когда, как он думал, того требовали интересы Великобритании, не считался с парадоксальностью создаваемой им ситуации и действовал в явном противоречии с данными им же самим объяснениями, зато в полном соответствии с «джентльменским» договором от 9 октября. Несмотря на протесты американской общественности и вялые возражения Рузвельта, он отдал приказ британским экспедиционным силам в Греции выступить на стороне монархистов в их вооруженной борьбе с республиканцами, сам же развязал, да еще на долгие годы, ту самую гражданскую войну, которой якобы столь опасался. Но объяснял он свое неожиданное решение отнюдь не искренне, не подлинными стратегическими планами своей страны в восточном Средиземноморье. Черчилль лукавил, сообщая о греческих делах в очередном послании Рузвельту: «Если бы мы вывели свои войска, а это мы легко могли бы сделать, в результате чего произошла бы ужасающая резня и в Афинах утвердился бы крайне левый режим коммунистического направления»^[5].

Подобные недомолвки, порожденные расхождениями во взглядах и целях, и обусловили необходимость новой, второй по счету встречи «большой тройки», которая смогла состояться только в феврале 1945 г. по вполне понятной и обоснованной причине — после президентских выборов в США и официального вступления в должность Франклина Делано Рузвельта.

Тем временем сложные международные проблемы все сильнее втягивали Советский Союз в несвойственную для него, незнакомую, а потому полную неожиданностей глобальную стратегию, вынуждали его играть определенную роль уже не только в Европе, но и в Азии. Вместе с тем на целое десятилетие была определена борьба взглядов внутри узкого руководства по двум решающим вопросам — экономические возможности для проведения глобальной стратегии и ее идеологическое обеспечение.

Один из самых популярных в то время американских журналов «Сатердей ивнинг пост» в номере за 18 ноября 1944 г. опубликовал пространную статью под сенсационным и даже двусмысленным заголовком — «Время Сталина истекает». Автор ее, Генри Кессиди, известный обозреватель и шеф московского бюро Ассошиэйтед Пресс, пользовался заслуженным доверием и считался авторитетным специалистом по проблемам СССР. Из многих других иностранных журналистов, находившихся тогда в советской столице, его выделяло то, что он наряду с англичанами Ральфом Паркером («Таймс») и Кингом (Рейтер), сумел за годы войны взять интервью у Сталина, получить от него письменные ответы («письма», как их называла американская пресса) на свои вопросы. И не единожды, как его коллеги, а дважды, 3 октября и 13 ноября 1942 г. — о значимости второго фронта.

Статья «Сатердей ивнинг пост», в целом весьма объективная и довольно благожелательная, содержала достаточно неожиданную для читателей деталь. «Иосиф Сталин, — писал Кессиди, — знает теперь, что он не проживет достаточно долго, чтобы завершить свою работу… Последнее время в своих беседах с посетителями Сталин, почти с грустью говоря о будущих пятилетних планах экономического развития Советского Союза или о послевоенной торговле и сотрудничестве, прерывал себя фразой — «Если доживу… если доживу». Он произносит эту фразу скорее в утвердительном, чем в условном тоне. Сталин, которому 21 декабря исполняется 65 лет, знает, что он не доживет…»

Чтобы не быть превратно понятым, Генри Кессиди поспешил оговориться: «Этим я не хочу сказать, что Сталин умирает». Но все же он счел необходимым дать собственный прогноз развития ситуации в СССР, основанный именно на пессимистической оценке здоровья вождя. «Более вероятно, — высказал предположение журналист, — что он будет придерживаться умеренного консервативного курса для того, чтобы сохранить то, что он может сделать перед тем, как умрет»^[6].

Вряд ли на американских читателей более чем странное сообщение из далекой Москвы произвело какое-либо впечатление, скорее, их должно было беспокоить состояние только что избранного на четвертый срок собственного президента, Франклина Делано Рузвельта. Но то, что отныне знали о здоровье Сталина жители США, да и не только они, в СССР являлось тщательно охраняемой государственной тайной, для всех, кроме узкого руководства да некоторых наиболее высокопоставленных сотрудников аппарата ЦК. Статью Кессиди, хотя и с семимесячным опозданием, в Управлении пропаганды сочли необходимым перевести, сделав ее доступной крайне ограниченному кругу лиц ^[7]. Однако важным, определяющим дальнейшее поведение стала не столько мрачная информация из США, а новое, внезапное и весьма существенное изменение в расстановке сил на политическом Олимпе. Оказалось, что кадровые перемещения, проведенные совсем недавно, всего лишь в мае, далеко не последние. Они вдруг возобновились, и — парадоксально — не когда-либо, а именно в ноябре 1944 г. И снова им предшествовали несущественные, рутинные назначения на более низком уровне.

Еще в июле И.Т. Пересыпкина освободили от обязанностей наркома связи, оставив начальником Главного управления связи НКО^[8]. Новым наркомом стал его многолетний первый заместитель К.Я. Сергейчук. Несколько позже, в начале сентября, К.П. Субботина, наркома заготовок, уже сняли как «не справившегося», назначили на освободившийся «горячий» и малопривлекательный пост первого секретаря Ростовского обкома Б.А. Двинского, а две недели спустя наркомзаг изъяли из ведения А.И. Микояна и передали для «наблюдения» за его работой Г.М. Маленкову^[9].

Действительно важным, наиболее значительным и определившим принципиально новую ситуацию оказалось изменение в положении Н.А. Булганина. Начиная с июня 1941 г. его использовали исключительно на «военной» работе — членом военного совета фронта: сначала — Западного, с октября 1943 г. — 2-го Прибалтийского. Однако перевод не спас Булганина от ответственности за допущенные просчеты и ошибки. Ставка, обеспокоенная слишком затянувшимися неудачами Западного фронта, в апреле 1944 г. для расследования причин происходившего образовала специальную комиссию. В нее вошли от Секретариата ЦК Г.М. Маленков (председатель) и А.С. Щербаков, от Генштаба — С.М. Штеменко, Ф.Ф. Кузнецов и А. Шимонаев. На основании их выводов и рекомендаций В.Д. Соколовского сняли с командования фронтом, понизили в должности до начальника штаба 1-го Украинского фронта. А Н.А. Булганину решением ПБ от 20 апреля вынесли партийный выговор, отстранив от должности члена военного совета 2-го Прибалтийского фронта «как не справившегося со своими обязанностями»^[10].

Опала Булганина продолжалась на удивление недолго, всего три недели. Уже И мая его, несмотря на официально установленную некомпетентность, вновь назначили на ту же должность, на этот раз — 1-го Белорусского фронта. Но и там Булганину не удалось реабилитировать себя, доказать делом, что восстановление его на прежнем посту оправдано. И потому 1 августа Булганина все же освободили от «военной» работы и утвердили представителем СНК СССР при Польском комитете национального освобождения — дали должность, не соответствующую уровню даже посла. А если еще учесть, что незадолго перед тем, в мае, Н.А. Булганин перестал быть заместителем председателя союзного Совнаркома, то почти с полной уверенностью можно было говорить о конце его скоропалительной карьеры.

Но такое более чем возможное заключение оказалось несостоятельным. Без какой-либо мотивировки, без обоснования, ибо они были явно невозможны при сложившемся положении, Булганина 20 ноября 1944 г. по предложению Сталина ПБ утвердило… заместителем наркома обороны^[11], подняло до уровня Жукова и Василевского. Мало того, по инициативе Сталина 21 ноября Булганина еще ввели и в ГКО — вместо Ворошилова^[12]. Только теперь все смогли окончательно убедиться, «чьим» же человеком является Булганин, кто заинтересован в его неумолимом продвижении наверх, какая роль ему предуготована. Ну а Ворошилову, удаленному из ГКО, пришлось смириться с более чем скромным постом — председателя Союзной контрольной комиссии по Венгрии^[13].