Секретный узник

"В феврале 1933 года в Германии не было ни непосредственной революционной ситуации, ни революционной ситуации вообще, не было также непосредственного развития и углубления революционного кризиса... Поэтому неправильно утверждать, что в конце февраля 1933 года мы намечали переворот в Германии; абсурдно говорить о вооруженном восстании и о подготовке партии к восстанию...

Итак, мы не отрицаем революцию, мы считаем ее необходимой, а также и единственной возможностью социального и национального освобождения, мы работаем для этой цели и боремся за нее. Но мы отвергаем заговор - мы исходим из объективных предпосылок (которым мы субъективно содействуем)... Исторический переворот в Германии в результате победоносной пролетарской революции мыслим только при участии миллионных масс рабочих и трудового народа.

В заключение хочу еще заметить, что наша партия энергично боролась против всех проявляющихся тенденций играть в революцию... и, пропагандистски выдвигая в повседневной политике лозунг борьбы за власть, не оставляла у масс никаких сомнений в том, что завоевание этой исторической цели в результате победы пролетарской революции возможно и мыслимо только при вполне определенных объективных предпосылках".

Он перечитал написанное и остался доволен. Сказано было точно и прямо. И это правильно, потому что с трибуны фашистского суда он будет говорить не для судей. Его слушатели - это миллионы трудящихся во всем мире, это германский рабочий класс...

И все же сомнительно, что нацистские бонзы пойдут на такой процесс. Они боятся его, они не решаются - это очевидно. Да, весь вопрос в том пойдут ли. Даже адвокатам - двое из которых члены НСДАП - стало ясно, что обвиняющие инстанции при обосновании своего обвинения окажутся в исключительно тяжелом положении...

Под давлением международного Комитета защиты* власти дали в газеты материал о процессе. Как будто бы теперь все пути назад отрезаны... Но надо плохо знать наци, чтобы делать такие заключения. Все человеческие понятия у них извращены, поэтому и действия их часто непредсказуемы...

_______________

* Комитет защиты Тельмана, в который вошли крупные общественные

деятели мира.

Статьи о процессе подписаны верховным прокурором доктором Вернером и профессором Гриммом из Эссена. Эти господа ограничились бездоказательными обвинениями в государственном преступлении, не ссылаясь на факты. Ведь считает же доктор Геббельс, что факты - звук пустой... Поэтому не надо удивляться, если в последний момент они все переиграют.

Однако в статьях о процессе есть и весьма любопытный момент. И доктор Вернер, и профессор Гримм в один голос уверяют, что Тельману не будут чинить никаких препятствий к защите. Этому обещанию трудно поверить, потому что оно связывает руки обвинительной инстанции. Юридическое положение защиты, напротив, значительно облегчается... В большой политике, а порой и в жизни отдельного человека случается, что одна сторона слишком страстно желает ускорить процесс, другая же, напротив, боится его, провидя грядущее свое поражение. Это как раз такой, типичный для истории неправого правосудия, случай.

Тельман свертывает еще одну самокрутку и подходит к окну. Дуновение тоненькой прохладной струйки еле ощутимо. Глухо доносится в камеру гул тюремных коридоров, грохот железных лестниц и хриплый собачий лай.

Неужели мне не суждено, думает он, пережить эту радость, этот грандиозный показательный судебный процесс? Неужели наша партия, мои дорогие друзья, неужели все мы должны будем отказаться от победы, которую он, бесспорно, нам обещает?

Глава 33

РОЗА И РЁТТЕР

Рёттер принял Розу в своей квартире, которая находилась в том же доме, что и его адвокатская контора. Он сам открыл ей, поскольку нарочно отпустил в этот день помощника, и пригласил в гостиную.

- Не хочу скрывать от вас, фрау Тельман: мне думается, приговор предрешен. - Рёттер покосился на телефон и, на всякий случай, накрыл его подушкой, на которой был вышит крестом сидящий на горшке кот.

- Может быть, пройдем в кухню? - спросила Роза, вставая с дивана.

- Если вы ничего не имеете против, - с учтивым жестом он пропустил ее вперед.

- Каков же он, этот предрешенный приговор? - спросила Роза, как только он закрыл кухонную дверь.

Она предчувствовала ответ. Но кафельные стены, черные конфорки газовой плиты, прикрытые вощеной бумагой банки на подоконнике - все это вдруг дрогнуло, расплылось и медленно поплыло перед глазами. Нащупав ногой табуретку, она села.

- Вам нехорошо? Дать воды?

- Нет, спасибо, - она помотала головой. - Минутная слабость. Сейчас все пройдет. Говорите же, доктор Рёттер.

- Видите ли, фрау Тельман, даже самый неправый суд не может дать вашему мужу больше пятнадцати лет.

- Пятнадцать лет!

- По юридическим нормам. И это с учетом всевозможных подтасовок, фальсификаций, лжесвидетельств. При этом я имею в виду, что суд оставит без внимания все соображения защиты.

- Значит, пятнадцать лет?!

- Да. Разумеется, с зачетом предварительного заключения... Но вся беда в том, что даже такой приговор не удовлетворит власть имущих. - Он зачем-то подошел к раковине и пустил воду, но тут же закрыл кран.

- Я знаю. Они хотят его смерти, - твердо сказала Роза. - Не надо издалека, доктор Рёттер, говорите все как есть.

- Да, власти оказывают на судебные органы известное давление... Даже на адвокатуру.

- На вас тоже?

- Мне дали понять, что наверху ожидают самого сурового приговора и... слишком активная позиция адвоката не очень желательна. Более того, она может существенно отразиться на его практике и вообще на дальнейшей жизни.

- И что же вы решили, доктор Рёттер?

- Прежде всего, мне хотелось посоветоваться с вами.

- Я плохой советчик.

- Отчего же?

- Такие вопросы человек должен решать для себя сам... и, между прочим, раз и навсегда.

- Боюсь, что вы меня не совсем правильно поняли, фрау Тельман. По вопросу личной морали мне и не нужны ничьи советы. Но сейчас речь идет об интересах моего подзащитного, почему я счел себя не только вправе, но и обязанным переговорить с вами. Следственные органы оказали мне доверие. Мне дали на руки экземпляр обвинительного заключения, разрешили повидать вашего мужа и обсудить с ним наедине все самое важное. Это любезность властей. Конечно, они надеются на мой ответный жест. Вряд ли от меня ожидают прямого пособничества прокуратуре: это было бы совершенно неуместно и не нужно. Не говоря уж о том, что ваш муж был бы вправе отказаться от подобных услуг. Насколько я понял, они хотят, чтобы я поменьше цеплялся к свидетелям, закрыл глаза на слишком очевидные шероховатости в их показаниях.

- Этого разве мало?

- В обычном процессе, фрау Тельман, в обычном... В данном случае, как я уже сказал, даже полная пассивность защиты не дает возможности ужесточить вероятный приговор в пятнадцать лет.

- Вы ищете себе оправдания? - она резко встала, но он мягким прикосновением к руке усадил ее обратно на табуретку.

- Вы опять неправильно меня понимаете. Прошу вас повременить с поспешными выводами. Моя цель - дать вам полное понимание сложившейся ситуации. Выводы давайте сделаем потом... Могу я продолжать?

- Я слушаю вас, доктор Рёттер.

Вышедшее из-за облаков солнце ударило прямо в окно. В кухне сразу же сделалось жарко и душно. Роза прищурилась и чуть отклонилась в сторону.

- Позвольте, я задерну занавеску, - сказал адвокат, осторожно обходя ее сбоку. - Мне хочется, чтобы вы уяснили себе положение. Ни от меня, ни от моих коллег практически ничего не зависит. Если прокурор потребует смертной казни, суд не посчитается с мнением адвокатов. Понимаете?

- Но вы же сказали, что больше пятнадцати лет...

- Да. Но при условии хоть сколько-нибудь нормального судопроизводства. Если же, закусив удила, они пойдут на открытый произвол и беззаконие, то их уже никто не остановит.