Стальной век: Социальная история советского общества

Впрочем, поначалу казалось, что националистическая идеологическая установка воспринималась массами отнюдь не бесспорно. Прежде всего, люди не хотели войны; к тому же пострадавшие от коллективизации кре­стьяне и «закрепощенные» рабочие не слишком горели желанием защищать сталинский режим. «Кого мы идем защищать? - спросил, например, один из призывников в июне 1941 г. на сборе военнообязанных в сельсовете в Курской области. - Коммунистическую партию? Зачем она нам нужна? Их надо - коммунистов - всех повырезать» [404]. Подобные настроения фикси­ровались органами государственной безопасности по всей стране. К тому же, среди части населения еще со времен революции были распростране­ны интернационалистские настроения, национальной ненависти к немцам люди не испытывали. Как признавал впоследствии писатель И.Эренбург, который в годы войны был одним из ведущих антинемецких пропаганди­стов (ему приписывается лозунг «Убей немца!»), в 1941 г. он «не раз слы­шал от красноармейцев, что солдат противника пригнали к нам капитали­сты и помещики, что, кроме Германии Гитлера, существует другая Герма­ния, что если рассказать немецким рабочим и крестьянам правду, то они побросают оружие <...> Наша армия в первые месяцы не знала подлин­ной ненависти к немецкой армии» [405].

Антивоенные настроения среди населения подкреплялись катастро­фическими военными неудачами советской армии. В ноябре 1941 г. гер­манские войска стояли под Москвой. Ленинград был блокирован герман­скими и финскими частями, зимой начался чудовищный голод, продолжав­шийся и в 1942 г. (он унес жизни, по разным подсчетам, от 640 до 750 тысяч ленинградцев). Нехватку продовольствия, несмотря на карточную систему, ощущали и жители других районов страны. Особое возмущение людей вызывало то, что партийное и государственное начальство не испытывало существенных трудностей с питанием и снабжением, даже в блокадном Ленинграде, а иногда получало и деликатесы (шоколад, икру) [406]. В Москве в 1942 г., как явствует из дневниковых записей британского журналиста А.Верта, в ресторане «Националь», подавали икру, балык, осетрину, кури­ные котлеты, мороженое и кофе с коньяком и ликером [407].

Сведения о сопротивлении советских трудящихся против империали­стической войны весьма отрывочны. Следует учитывать, что большинство из них исходят от органов безопасности и внутренних дел режима, и в них нередко смешиваются явления совершенно разного порядка: антивоенные настроения - с прогерманскими или черносотенными, с уголовным бан­дитизмом и т.д. Между тем, нежелание людей воевать за Сталина и пра­вящую бюрократию отнюдь не обязательно означало стремление сдаться нацистам или восстановить дореволюционные порядки, как это утвержда­ла власть.

Наиболее распространенной формой сопротивления было уклонение от призыва в армию и дезертирство. По данным, на которые ссылаются исследователи М.В.Зефиров и Д.М.Дегтев, всего за время войны насчиты­валось от 1,7 до 2,5 млн. дезертиров и уклонистов. Против них устраивались широкомасштабные рейды. По статье «за дезертирство» осудили 376 тысяч человек. Были расстреляны примерно 8-10% дезертиров и 0,5% осужден­ных «уклонистов». 212 тысяч объявленных в розыск дезертиров не были найдены. В число отказавшихся идти в армию или бежавших из нее вклю­чены также перебежавшие к противнику, и просто уголовники, которые формировали банды и грабили население [408], но можно с полным основани­ем исходить из того, что большинство просто не желало воевать.

Несмотря на ожесточенную идеологическую обработку в армиях обе­их сторон, отмечались случаи братания между советскими и германскими солдатами. В частности, такая информация за 1941-1942 гг. подтвержда­ется документами в отношении солдат 55-й армии Ленинградского фронта [409], а также свидетельствами очевидцев. Вероятно, и здесь ситуация могла быть различной. Иногда речь шла об антивоенных настроениях, а иногда - об агитации военнослужащих противника за сдачу в плен [410]. Очевидец рассказывал о случае «братания» советских и германских солдат в начале 1942 г. под Харьковом: «Немцы кричат: «Русские, не стреляйте, идемте вниз, поговорим, покурим». Смотрим, идут к нам, остановились посередине, без оружия. Мы тоже вышли, подходим, они предложили поменяться: они нам сигареты, мы им наш табак. Постояли, поговорили, как могли и разо­шлись. Вернулись в окопы, летит наш комиссар: «Вы что, с ума посходи­ли? Не сметь ходить к немцам!». На следующий день, когда немцы опять предложили встретиться, мы отказались, и они не вышли» [411].

К актам неповиновения, хотя и не носившим «осознанного» характера, относятся и случаи мести жестоким командирам и начальникам. Тот же очевидец рассказывал, как некий лейтенант застрелил двоих солдат, кото­рые не могли идти так быстро, как он им приказал, и повалились на снег от усталости. «В первом же бою его в спину застрелили» [412].

Мощная антивоенная агитация шла в блокадном Ленинграде. Рабочие на заводах в конце 1941 г. говорили о том, что власти «питаются хорошо» и ничего не делают для облегчения голода населения и что необходимо требовать увеличения нормы питания, бастовать, а если власти не при­слушаются - восстать и «повернуть оружие в обратную сторону». В адрес лидеров партии и правительства посылались анонимные письма, в кото­рых говорилось: «Мы, рабочие, просим прибавки хлеба, нам надоело ра­ботать голодными по 12 часов и без выходных дней. Если не прибавите, то идем бастовать. Нам нужен хлеб, нужна воля, долой войну! «Эту записку пишут сотни рабочих, чтобы дали хлеба, а иначе сделаем забастовку, под­нимется все, тогда узнаете, как рабочих морить голодом» [413].

В городе распространялись листовки с призывом к стачке. «Долой войну, долой этот строй, который уничтожает нашу жизнь. К 25 декабря надо восстать, - говорилось в прокламации к рабочим завода им.Марти. - На Кировском заводе уже бастовали, но рановато. До 23-го надо сговорить­ся по цехам, а 24-го связаться цеху с цехом. 25-го утром к работе не при­ступать, но только организовано - одиночек расстреляют. Вперед, рабочий класс, рви оковы рабства, не верь врагам». В листовках, написанных рабо­чими и найденных на Московском вокзале в декабре 1941 - январе 1942 г., власть обвинялась в том, что она выводит войска из города, но заставляет население оставаться и голодать. Авторы призывали идти в парткомы и решительно требовать хлеба, громить склады и магазины, а если ситуация не изменится - сняться с фронта и «всем уйти из города» [414].

В ряде промышленных районов страны вспыхивали голодные бунты и забастовки. В августе-октябре 1941 г. происходили волнения, забастовки и массовые невыходы на работу на текстильных предприятиях Ивановской области. Причинами недовольства, по признанию властей, стали снижение заработной платы (у квалифицированных ткачей она упала с 800 до 400 руб­лей), ухудшение снабжения и нехватка хлеба, невнимание начальства к нуждам рабочих [415]. Непосредственным поводом стала информация о под­готовке к вывозу из Иваново оборудования ткацких фабрик и хлеба, что оставило бы жителей без работы и без продовольствия. В октябре на Ме­ланжевом комбинате, фабриках им.Балашова, им.Дзержинского, «Красная Талка» в Иваново вспыхнули стачки. Рабочие (преимущественно женщи­ны) прекратили работу, начали распаковывать ящики, в которые были уложены станки, избивали начальников и сотрудников НКВД, ходили от предприятия к предприятию, призывая присоединяться к выступлению, угрожали взорвать паровозы и вагоны, чтобы не дать эвакуировать техни­ку, требовали снижения норм выработки и улучшения снабжения. Высту­пления были подавлены, а их активные участники арестованы и осуждены (в том числе, трое человек расстреляны). Случаи отказа от работы на тек­стильных фабриках области отмечались и в марте 1942 г. Во второй поло­вине 1942 г. волнения перекинулись на г. Шуя. В июне на ткацких фабри­ках города люди бросали работу из-за продления рабочего дня, необеспе­ченности продовольствием. Рабочие жаловались на то, что «на фабрике такие порядки, как при крепостном праве», а начальники грубят и едят досыта, в то время как другие голодают [416].