Говорят сталинские наркомы

Это у нас произошло безболезненно, потому что в стране было огромное количество точек проводного радиовещания. У нас в каждом районе был узел радиофикации. Это позволило без приемников обеспечить информацию населения о важнейших событиях на фронте, в стране и за рубежом. Вот такого проводного радиовещания не было в западноевропейских странах, в том числе и в Германии. Гитлеровские власти оккупированной территории под страхом смертной казни запрещали пользоваться приемниками, дезавуировали всякую информацию.

Но у нас были другие трудности. Было такое положение, что в ночное время, особенно когда фронт находился недалеко от Москвы, запрещалось работать средним и длинноволновым радиовещательным станциям до Волги включительно. Почему? Потому что самолеты противника использовали радиостанции (средневолновые и длинноволновые) в качестве маяков. Поэтому днем радиостанции работали, а ночью их деятельность прекращалась, ввиду чего трудно было с вещанием (а ведь короткие волны имеют особенность распространяться не так, как средние и длинные волны). Они работали по направлениям, а по радиоволнам даже самые мощные радиостанции имели небольшую дальность. Это осложняло, конечно, нашу работу, и мы проводили ее по проводам.

Кстати, станцию «Коминтерн» мы эвакуировали, и она возобновила работу, ее программу передавали по проводам. «Коминтерн» обслуживал все Заволжье. Потом построили уникальную мощную станцию. Так что с использованием проводной связи мы имели свои преимущества. С другой стороны, наше командование применяло высокочастотную аппаратуру до штабов армий включительно (Москва — штаб фронта). Немцы же применяли высокочастотную аппаратуру до корпусов и дивизий. У них имелись полевые 8-канальные установки. Эта связь была более качественная и многоканальная. Противник имел некоторые преимущества в отношении радиосвязи. Но наши радиостанции РД и РДМ были выше по качеству, по тактико–техническим требованиям, чем у немцев. Чем отличались немецкие радиостанции? Они были довольно громоздкие, а наши более транспортабельные.

В 1942 г. у нас стала выпускаться принципиально новая радиостанция А-7 частотной модуляции. (У гитлеровцев подобные появились только к концу войны.) Это телефонные станции. Хотя с телеграфом они не работали, но по каналам и по чистоте связи значительно превышали подобные себе, в том числе немецкие. Другими словами, они совершенно не боялись помех, которые существовали в эфире, не считая атмосферных помех.

Что касается наших мощных станций, которые обслуживали штабы фронтов и армий для связи с Генеральным штабом, с Москвой, то наша автомобильная радиостанция, смонтированная на трех больших автомашинах, обеспечивала устойчивые радиосвязи.

Г. А. Куманев: А репарации как–то отразились на общем состоянии связи в СССР, несмотря на громадный ущерб, причиненный ей немецко–фашистскими захватчиками?

И. Т. Пересыпкин: Да, конечно. К примеру, недалеко от Берлина есть небольшой город Цоссен, где находился крупнейший телефонно–телеграфный узел. Мы его оборудование и продукцию использовали по репарации. Словом, и в качестве трофеев, и по репарации мы получили немало ценного из средств связи, включая кабели и аппаратуру.

Г. А. Куманев: Откуда поступали высококвалифицированные кадры для связи?

И. Т. Пересыпкин: Во–первых, в системе Наркомата связи СССР имелось пять институтов, большое количество техникумов. Если говорить о кадрах военных связистов, то была Академия связи, курсы по совершенствованию командного состава связистов и 10 военных училищ связи.

Все они с начала войны перешли на сокращенный курс обучения. Например, в Академии связи раньше подготовка инженеров продолжалась в течение 5 лет, а теперь только 2 года. А в училищах обучение велось всего лишь 3 месяца.

Кроме того, была создана широкая сеть курсов младших лейтенантов связи. На передовой они находились недолго. Через месяц- другой каждый из них или погибал, или получал ранение. Т. е. потери их оказались весьма велики.

Было также сформировано 10 курсов по подготовке радистов, где их обучали в течение трех месяцев. В Горьком имелась школа стар- шин–радистов, которых готовили для работы на мощных телеграфных станциях.

Г. А. Куманев: Иван Терентьевич, отвечая на один из моих вопросов, Вы подчеркивали, что состояние связи восточных районов страны к началу войны не отвечало требованиям обстановки. Но ведь проводились же в приграничной зоне на дальневосточных и сибирских рубежах соответствующие работы.

И. Т. Пересыпкин: Когда я говорил о том, что наши восточные районы очень нуждались в развитии связи (ведь туда эвакуировались миллионы наших граждан, сотни предприятий), это не надо смешивать с приграничными районами Дальнего Востока и Забайкалья. Вы знаете, что там с 1938 г. была все время напряженная обстановка, и мы там очень много построили. Другими словами — театр будущих военных действий был там подготовлен неплохо. Правда, при этом коммуникации, естественно, увеличились, растянулись. Я могу Вам сказать, что радиосвязь во многих восточных районах фактически не работала. В лучшем случае она действовала около 22 часов. Было много нарушений. Когда мы готовились к войне с Японией, особенно с мая 1945 г., то подготовили ретрансляцию московских и дальневосточных станций в трех городах: в Алма — Ате, Иркутске и Комсомольске–на–Амуре. Всего до войны были построены мощные радиоцентры в шести городах, включая Москву и только что названные промышленные центры. Передатчики были мощные — по 60 киловатт. Надо иметь в виду, что частоты у нас работают по- разному в ночных и дневных условиях. А так как от Москвы до Дальнего Востока и день, и ночь бывают в течение суток на всей трассе, нам не удавалось добиваться бесперебойной связи. Поэтому мы делали так: на одних частотах работали до Алма — Аты, а Алма — Ата работала с Комсомольском–на–Амуре уже на ночных частотах. Это обеспечивало нам устойчивую радиосвязь.

Что касается западного театра во время войны, то у нас в тот период были созданы узлы связи специального назначения. Они имели в своем распоряжении и радиостанции, и телеграфную аппаратуру. В большинстве случаев это были полки связи, и шли они за штабами фронтов. На себя эти полки принимали связь с тремя фронтами, пользуясь связью особого назначения. Это позволяло нам через них преодолевать растянувшиеся расстояния и, кроме того, ретранслировать передачи, которые не были слышны в Москве.

Г. А. Куманев: Во время Великой Отечественной войны много ли было постановлений Государственного Комитета Обороны по вопросам связи, о деятельности Наркомата связи и Главного управления связи Красной Армии?

И. Т. Пересыпкин: В ходе войны таких постановлений и распоряжений ГКО вышло немало. Приведу такой пример. Наши танкисты 3 июля 1944 г. освободили г. Минск. Мне доложили, что на окраине Белорусской столицы обнаружен немецкий бункер с узлом связи. Я подумал — может, пригодится. Спрашиваю: «Какие–нибудь строения рядом есть?». Отвечают: «Двухэтажный и трехэтажный деревянные дома».

ГКО рассматривает этот вопрос и своим постановлением передает оба дома Главному управлению связи Красной Армии.

(Этим примером хочу Вам проиллюстрировать, что нередко Государственный Комитет Обороны рассматривал даже такие частные и мелкие вопросы по проблемам связи.) В данном случае потом перед Новым годом я получил приказание организовать там узел Ставки.

Г. А. Куманев: Позвольте, дорогой Иван Терентьевич, сердечно поблагодарить Вас за беседу и в заключение задать последний вопрос. Доводилось ли Вам бывать на заседаниях Государственного Комитета Обороны и проводились ли во время войны специальные заседания Совнаркома СССР под председательством Сталина?

И. Т. Пересыпкин: Да, в военные годы мне приходилось бывать и на заседаниях ГКО, и правительства СССР. Правда, зачастую трудно было разобраться, какого органа идет заседание.