«Теория заговора». Историко-философский очерк

Таким образом, «тайное общество», к которому принадлежит большинство евреев, — древний Израиль, исчезнувший две тысячи лет тому назад. Исходя из этого, евреи всегда будут чужаками, пришельцами, не испытывающими никаких симпатий к среде своего бытования. И любые попытки культурной ассимиляции изначально обречены на провал, так как в сознании евреев живёт образ былого ветхозаветного величия, от которого они никогда не отказывались. И все их силы, прежде всего, экономические, направляются на «виртуальное» воссоздание и поддержание этого величия. Либеральные проекты по гуманизации отношения к евреям не учитывают основы их жизнедеятельности, а потому никогда не изменят существующий порядок вещей. Необходимо, кроме сказанного, принять во внимание факт рассеяния евреев по всему миру. В каждой стране складываются свои специфические условия пребывания евреев. Стремясь к максимальному комфорту, евреи неизбежно должны создавать свои собственные наднациональные псевдогосударственные органы управления и влияния. Они априорно в совокупности могущественнее всех отдельных государственных образований. Со временем тайное влияние приобретает черты явные, что свидетельствует о том, что внутренне могущество достигло максимума и требует своей легализации. Несколько статей в конце жизни Аксаков посвящает деятельности «Всемирного еврейского союза» (Alliance Israelite Universelle) и его руководителю А. Кремьё. Сама фигура последнего служит подтверждением концептуальной истинности позиции исследователя. Аксаков обращает внимание на формальную ассимиляцию Кремьё, достигшего высокого положения во французском обществе. После революции 1848 года он становится министром юстиции во французском правительстве, с 1875 года являлся пожизненным сенатором. Но формальный социальный успех служил лишь основанием для главного проекта Кремьё — объединения всех евреев мира в наднациональное образование, ради которого и был создан «Всемирный еврейский союз». Было выпущено воззвание, представлявшееся Аксакову доказательством реализации многовековых конспирологических планов евреев: «Какой смелой рукой очерчен этот исполинский еврейский заговор, отмечены достигнутые успехи, указана конечная цель и способы её достижения! Еврейская сеть раскинута по всему миру и опутывает мало-помалу все народы» ^{382}. В этом пункте автор фиксирует успехи «еврейского заговора» прежде всего в европейских странах, стремительно теряющих христианскую идентичность. Антиклерикализм, борьба за свободомыслие понимаются как подрывные действия евреев против основ христианской цивилизации. Непонимание подобного истока секуляризации есть следствие хорошо спланированных и замаскированных акций. Ярким примером тому служит Франция, ставшая республикой и слепо проводящая чуждую ей расово-религиозную политику. Автор моделирует гипотетическую реакцию евреев на социокультурные процессы во французском обществе: «Можно себе представить, с каким восторгом приветствовали они выбрасывание распятий из народных училищ, изгнание имени Божия и Христа из школьных учебников, из официальных актов и всяких публичных действий» ^{383}. Заметим, насколько отличается позиция Аксакова от мировоззренческих установок старших славянофилов. Если последние пытались обосновать коренное отличие русского этноса и православия от европейских народов, то постславянофильская позиция автора зиждется на признании общей судьбы христианских народов, независимо от их вероисповедания. И католики, и протестанты, и православные столкнулись с общим врагом, жаждущим их тотального уничтожения. Осознание этого факта должно стать основой христианского единения, ибо только в таком случае можно надеяться на успешную борьбу с коварным врагом.

Завершая анализ конспирологической концепции И. С. Аксакова, мы можем сделать несколько выводов. Во-первых, как уже отмечалось, использование понятия «раса» носит у автора чисто инструменталистский, даже условный характер. Говоря о «еврейской расе», Аксаков не выделяет специфические натуралистические аспекты этого понятия, в отличие от западных конспирологов той эпохи, имевших богатый опыт расоведческих исследований. Для русского автора понятия «раса», «народ», «нация», по сути, синонимичны. Во-вторых, маркером расы выступает религиозная принадлежность, которая находит наиболее полное выражение в социальной практике. Таким образом, Аксаков, избегая известных ограничений натуралистического варианта «теории заговора», смог перейти к социоцентрической модели конспирологии. В целом, сравнивая позиции Самарина и Аксакова, можно констатировать, что взгляды последнего явно последовательнее, обращены не к изрядно устаревшим конспирологическим стереотипам XIX века, таким как «иезуитский заговор», как в случае с Самариным, но отражают и осмысляют актуальные социально-политические процессы. Впрочем, несмотря на всю «злободневность», концепция Аксакова оставляет равнодушными не только широкие круги читателей, для которых автор, в духе того времени, прочно ассоциировался с «консерватизмом» и «охранительством», но и высших лиц Российской империи, не нашедших в статьях автора поводов для беспокойства.

Как мы помним, в 30-е годы XIX столетия предпринимались попытки легитимизации «теории заговора»; в максимальной форме предполагалось её встраивание в политико-правовые процессы, в минимальной — влияние на принятие конкретных решений. Но обращения А. Б. Голицына, М. Л. Магницкого не нашли соответствующего отклика у Николая I, несмотря на определённое созвучие апокалипсических построений первых отечественных конспирологов и конкретных социально-политических процессов того времени. Своеобразной наследницей Магницкого и Голицына в начале 80-х годов выступает Ю. Д. Глинка. Как и её предшественники, Глинка принадлежала к высшим кругам русского общества, что обеспечивало ей возможность непосредственного обращения к первым лицам императорской фамилии. Проведя долгое время за границей, где она участвовала в интригах, направленных против русских политических эмигрантов, Глинка начинает воспринимать себя не просто как сыщика-дилетанта, но в качестве политического агента русского правительства.

В новой роли Глинка стремится оказывать непосредственное воздействие на молодого императора Александра III. Учитывая трагические события, после которых Александр и получил престол, он должен был быть особенно восприимчив к конспирологической риторике. Тем более что после убийства Александра II волна террора так и не спала. По сути, Александр, безвыездно живший с семьёй в Гатчине, оказался в негласной осаде. Из-за опасности новых покушений постоянно переносилась церемония коронации в Московском Кремле, которая традиционно играла роль неофициального, но авторитетного для страны свидетельства преемственности власти. В данной ситуации любой намёк на заговор воспринимался более чем серьёзно.

Письмо Глинки Александру III представляет собой попытку донести до царя информацию на крайне актуальную тему. Но центральное место в письме занимают сведения не об активности заговорщиков-революционеров, речь идёт о куда более экзотической опасности. По словам Глинки, ультиматум России и её верховной власти выдвинул Всемирный еврейский союз. «Главный раввин Парижа» потребовал предоставить еврейскому населению России религиозные и гражданские права. По поводу Всемирного еврейского союза корреспондент говорит коротко, но эффектно: «Этот Союз — гигантская сила, располагающая огромными деньгами и пользующаяся широкой сетью тайных связей» ^{384}.

Реактивность «теории заговора» наиболее ярко проявляется при обращении к отечественной истории начала XX века. Исследователи вполне логично указывают на всплеск конспирологических настроений после первой русской революции 1905 года как на явное свидетельство присутствия и активности «теории заговора» в социокультурном пространстве России. Факт предрасположенности российской ментальности к конспирологическому мышлению у некоторых авторов не вызывает сомнений: «Особая подверженность России конспиративизму имеет несколько объяснений. В самодержавном государстве не было легитимного политического пространства для политических дискуссий и процессов. <…> Другое объяснение — это несколько двусмысленное положение России по отношению к Европе. Вызвать у русских страхи перед заговорами иностранных правительств против России оказалось совсем нетрудно» ^{385}.