Последняя война царской России

Румыния еще с 1883 года состояла в союзе с Германией и Австро-Венгрией, но к началу Первой мировой войны этот договор так и не наполнился практическим содержанием и потерял всякое реальное значение — обстановка в мире изменилась коренным образом, а характерной чертой румынской внешней политики всегда была ориентация на более сильного. К тому же румынское население в венгерской Трансильвании составляло большинство, а в Банате — весьма существенный процент. Борьба румынского населения Австро-Венгрии за равноправие встречала сочувствие в Румынском королевстве, а потому отношения между Бухарестом и Веной отнюдь не были безоблачными.

Ровно за день до начала войны — 31 июля немцы предложили румынам Бессарабию в качестве платы за участие в их коалиции. Приз, конечно, устраивал Бухарест, но лишь в случае, если Россия будет полностью разбита и вынуждена уступить некоторые земли Австро-Венгрии. В противном случае Бессарабию румынам никогда бы удержать не удалось. И хотя немцы как могли успокаивали румын: дескать, после войны Россия будет расчленена и великая Румыния будет граничить с вассальной самостийной Украиной, — в Бухаресте прекрасно понимали, что все предложения Берлина и Вены, пока не падут Париж и Лондон, вилами на воде писаны, и не польстились даже на Одессу [174]. По той же причине румыны не согласились на предложение России, которое она делала дважды, о передаче им Трансильвании. Таким образом, Коронный совет Румынии принял 3 августа 1914 года решение о «вооруженном выжидании».

«Выжидание» Румынии на первом этапе войны носило явно прогерманский характер: румынское правительство беспрепятственно пропускало через свою территорию военные грузы Центральных держав в Болгарию и Турцию, а в Берлин и Вену слало телеграммы с поддержкой, давая понять, что в будущем они вполне могут рассчитывать на присоединение Бухареста к Четверному союзу.

Просчитав все последствия вступления Румынии в войну на стороне Антанты, российский МИД и Генеральный штаб пришли к выводу, что лучше иметь Румынию нейтральной, чем союзной, — страна обладала протяженной и трудно обороняемой границей, 700 км из нее приходилось на Карпаты, 500 км протянулись по Дунаю, а затем 200 км — по открытой местности в Добрудже. Напрашивалась мысль о том, что враг в самом узком месте (150 км) мог разрезать страну надвое и тогда весь запад Румынии оказался бы в огромном котле [175]. Кроме того, русский генералитет весьма скептически относился к военным возможностям плохо вооруженной румынской армии, а подготовка офицерского состава вообще не выдерживала никакой критики. Нейтральная же Румыния фактически прикрывала российскую границу от Карпат до Черного моря и позволяла избежать непосредственного соприкосновения с болгарской армией.

Но торг союзников по Антанте с Румынией не прекращался — Англия и Франция были буквально заворожены цифрой в полмиллиона штыков, которые обещала поставить Румыния в случае удовлетворения ее претензий. Как уже отмечалось, сначала румыны потребовали в качестве платы за свой нейтралитет Бессарабию, но Россия категорически отказалась от подобной сделки, и союзники предложили Бухаресту лишь населенную румынами территорию Венгрии от Тисы и до Прута. События на фронтах вынудили самого последовательного противника присоединения Румынии к Антанте российского министра иностранных дел Сазонова изменить позицию. Поражения русской армии в Карпатах в 1915 году и сдача Варшавы свели на нет размышления о преимуществах нейтралитета Бухареста. России требовалась немедленная и конкретная помощь. 21 июля 1915 года Сазонов дал согласие на привлечение Румынии.

Нелегкие переговоры между Антантой и Румынией были застопорены в связи с поражением русских войск в кампании 1915 года, но шансы Антанты вновь поднялись после Вердена и Брусиловского прорыва. Эффект от победы русских войск в Карпатах в 1916 году в Бухаресте был огромен. После Брусиловского прорыва румынская верхушка окончательно поверила в неизбежность победы Антанты над странами Четверного союза, теперь румыны сами выступили инициаторами переговоров с Антантой.

17 августа 1916 года в Бухаресте в глубокой тайне были подписаны политическая и военные конвенции, документально оформившие присоединение Румынии к Антанте. В конечном итоге румынам были обещаны Трансильвания, большая часть Буковины и Банат. Румыния, в свою очередь, обещала союзникам не вести сепаратных переговоров, но при этом заявила, что объявит войну одной Австро-Венгрии, в призрачной надежде, что войны с Германией и Болгарией удастся избежать.

Этим надеждам осуществиться было не дано. После того как 27 августа 1916 года румынский посланник в Вене вручил декларации об объявлении своей страной войны империи Габсбургов, последовали ответные декларации со стороны Германии, Болгарии и Турции.

Как и предсказывали российские военные стратеги, дипломатическая победа Антанты, связанная с вступлением Румынии в войну, оказалась пирровой. Румынская армия ничего не смогла противопоставить своим противникам, позорно бежав с поля боя. В результате, чтобы спасти страну от неминуемого разгрома, в Румынию были введены русские войска, после чего Восточный фронт растянулся более чем на 500 км. Силы русской армии, и без того испытывавшей нехватку вооружения, с тех пор стали чрезмерно распылены.

К 1917 году вне войны, таким образом, оставалось одно большое государство, крупнейшая к этому времени в экономическом отношении держава мира — Соединенные Штаты Америки. В начале прошлого столетия вопросы мировой политики, в том числе и разгадывание ребусов европейской дипломатии, не очень волновали Белый дом, предпочитавший руководствоваться принципами изоляционизма. Краеугольным камнем внешней политики США продолжала оставаться так называемая доктрина Монро, суть которой сводилась в двух словах к лозунгу «Америка для американцев». Это означало, что американское правительство полностью отказывается от участия в решении каких-либо проблем за пределами своего континента, но сохраняет за собой как на севере Америки, так и на юге вплоть до мыса Горн решающую роль. Одновременно вмешательство в дела американских стран со стороны европейских держав рассматривалось как недружественный акт. Эта политика отказа от какого-либо вмешательства в европейские дела встречала полную поддержку со стороны подавляющего большинства американского населения.

Однако после 1912 года и прихода к власти президента В. Вильсона европейские проблемы начали играть все более важную роль в американской внешней политике. Чем острее становилась ситуация в Европе, тем больше правящие круги США стали задумываться о том, как бы усилить роль Соединенных Штатов в мировой политике.

Когда же за океаном стало очевидным, что в Европе вспыхнул пожар невиданной войны, Вильсон поспешил выступить с декларацией о нейтралитете, в которой призвал Соединенные Штаты быть «нейтральными на словах и на деле… беспристрастными в мыслях, так же как и в поступках, избегать поведения, которое может быть истолковано как поддержка одной стороны в ее борьбе против другой» [176]. Однако на самом деле политика американского президента не была столь однозначной.

На первых порах мировая война не задевала жизненных интересов Соединенных Штатов — в то время страна находилась, по сути, на периферии мировой политики и не имела серьезного влияния на Европу. С одной стороны, это, а также доминирующие в США пацифистские настроения исключали прямое вовлечение страны в мировой конфликт на первом его этапе. С другой стороны, к началу прошлого столетия США были связаны тесными экономическими, политическими и культурными узами с великими европейскими державами.

Драматические события в Европе требовали их осмысления в правящей верхушке США. После длительных раздумий и совещаний с политиками и военными Вильсон пришел к выводу, что в настоящий момент Белому дому не нужна решительная победа ни Германии, ни Антанты. В первом случае не только установилось бы господство Берлина во всей Европе, но американцы получили бы реального и очень сильного противника в странах Центральной и Южной Америки, регионе, особо чувствительном для США. Во втором случае, по мнению Вильсона, больше всех выиграла бы Франция, союз с которой никогда не входил в планы США, а также весьма вероятным оказалось бы установление господства самодержавной России над огромным евроазиатским пространством. Поэтому политика Вашингтона в начале мирового конфликта сводилась к тому, чтобы, открыто не поддерживая ни одну из воюющих сторон, в новых благоприятных для страны условиях как можно сильнее укрепить ее промышленный потенциал и извлечь максимум экономической выгоды, выйдя вместе с тем на ведущие роли в мировой политике [177].