Жаклин Кеннеди. Американская королева

Один из друзей вспоминал: «Ум и чутье подсказали Стасу, сколь перспективен Кеннеди, намного раньше, чем это поняли все остальные. Он развелся с Грейс, вернул ей с процентами все ее деньги и женился на Ли. Необычайно умный ход, потому что он вошел в семью и приобрел связи, а они [Кеннеди] обожали его. Особенно Бобби». Джеки тоже любила эксцентричного зятя-поляка, и Стас отвечал ей взаимностью. По словам кого-то из друзей, «ему нравилась Джеки, потому что он, по-моему, ей тоже нравился. Я говорю о симпатии, об искренней симпатии».

Близкий друг Радзивилла вспоминал: «Стас говорил о сестрах Бувье, что они ужасно алчные, но при этом был очарован Джеки».

Стас и Ли активно участвовали в предвыборной кампании 1960 года. Стас сыграл важную роль в привлечении голосов избирателей – выходцев из Польши, особенно в Чикаго с его многочисленной польской диаспорой; впоследствии Джеки подарила ему карту, на которой стрелками обозначила маршрут Стаса по всей стране и написала: «Ты вправду это сделал, Стас». Ли была беременна вторым ребенком, который, как и Джон-младший, ожидался зимой. У Ли уже был сын Энтони, родившийся в августе предыдущего года, но вторая беременность протекала с осложнениями, как и у Джеки. Обе сидели на диете, несмотря на запреты врачей. Джанет особенно волновалась за Ли, которая подростком страдала анорексией. Тем не менее Ли поехала со Стасом в Лос-Анджелес на июльский съезд и каждый день по телефону сообщала Джеки последние новости.

После съезда Радзивиллы вернулись на восток и поселились с Джеки в Хайаннис-Порте. Ли находилась в Нью-Йорке, когда 8 августа ее срочно увезли в больницу, где она родила дочь Кристину, почти на три месяца раньше срока. Девочка весила чуть больше килограмма. У Ли развилась послеродовая депрессия, которая мучила ее на протяжении нескольких месяцев; она нашла убежище в доме Джеки, а в сентябре в сопровождении массажистки Кеннеди уехала в Англию. Брак Радзивиллов, до тех пор счастливый и успешный, резко пошатнулся после травматических родов, и Стас очень горевал. Один из его друзей вспоминал: «Ли была великой любовью в жизни Стаса, а после рождения дочери она физически отдалилась от него. Ли переживала тяжелый период и отгородилась стеной от мужа, а он еще сильнее полюбил ее».

У Джеки, как и у Ли, хватало послеродовых проблем, продолжавшихся еще и весной 1961 года, когда Джон в разговоре с доктором Максом Джекобсоном выразил серьезные опасения «насчет состояния здоровья Джеки после родов; ее мучили депрессия и головные боли», настолько тяжелые, что сама Джеки описывала их как «ужасную мигрень». Подобно Джону, Джеки стоически скрывала свои недомогания и жаловалась разве что близким людям вроде мужа и Ли. При всем внешнем спокойствии Джеки испытывала постоянное напряжение, грызла ногти, много курила (особенно в сложных ситуациях), хотя и обещала Джону ограничиться пятью сигаретами в день. Она вполне отдавала себе отчет, что по линии Бувье у нее плохая наследственность в плане алкоголизма. От алкоголизма умер ее дядя; злоупотребление спиртным значительно укоротило жизнь отца. Порой она позволяла себе вечером бокал шампанского, но к алкоголю не пристрастилась. Свою уязвимость Джеки показывала лишь наедине с Джоном. Роль маленькой девочки, с помощью которой Джеки обезоруживала людей и добивалась от них помощи, действительно укоренилась в ее психике, поскольку она отчаянно нуждалась в сильных мужчинах старше себя по возрасту, на которых могла опереться.

В Палм-Бич после рождения Джона-младшего Джеки предпочитала сидеть в своей комнате, подальше от царившей в доме неразберихи, и появлялась лишь на официальных встречах вроде интервью для журнала Time. Роуз Кеннеди затворничество невестки раздражало. Мэри Галлахер, приехавшая инкогнито, чтобы помочь Джеки с корреспонденцией, вспоминала: «Мне показалось, что они не очень ладят». Видя вокруг невестки помощниц – медсестра Луэлла Хеннесси присматривала за ней, Элси Филлипс, приятельница Мод Шоу, заботилась о новорожденном, а мисс Шоу возилась с Каролиной, – Роуз считала Джеки избалованной симулянткой. Напряжение достигло предела, когда Роуз однажды спросила у Мэри, собирается ли Джеки встать с постели. Мэри ответила, что не знает, и Роуз резко сказала: «Напомните ей, что мы ждем к обеду важных гостей. Хорошо бы ей к нам присоединиться». Джеки и бровью не повела и к обеду не спустилась. Она выполняла рекомендации врача и понимала, что свекрови надоело ее плохое самочувствие. Галлахер Джеки казалась рассеянной и подавленной; она не обрадовалась, даже когда из модного дома Bergdorf прислали на примерку платье для инаугурационного бала, лишь заметила, что ей больше нравится платье от Кассини.

Похоже, один только Джон сознавал всю глубину ее депрессии. Эвелин Линкольн отмечала необычную заботливость, с какой он относился к жене: «Джон завтракал, и тут появилась Джеки, попросила зайти к ней в спальню. После завтрака он направился к ней. Немного погодя я получила сообщение, что с ним хочет поговорить Дуглас Диллон. Он через дверь ответил, что поговорит, но через некоторое время, а сейчас просит не беспокоить его. Не желал, чтобы работа мешала личному общению с Джеки».

Однако состояние здоровья самого Джона втайне доставляло ему немало беспокойства, что он старательно скрывал от окружающих. Попросил докторов не обсуждать его медицинские проблемы с Джеки: «Не хочу, чтобы она думала, что вышла за старика или инвалида». Он не мог скрыть от жены проблемы со спиной и их проявления – поясничный бандаж, который снимал только во время плавания, кресло-качалку, жесткий матрац из бычьего волоса (конский не годился, поскольку у Джона на него аллергия) и доску под ним, а также специальный супинатор для левого ботинка. По словам личного врача Кеннеди, доктора Джанет Травелл, левая сторона тела у него была от рождения короче: «Левая половина лица меньше, левое плечо ниже… левая нога заметно короче…» Джон страдал частыми приступами спазмов скелетных мышц, которые доктор Травелл с 1955 года купировала инъекциями новокаина в триггерные зоны. Временами боль так усиливалась, что Джон был вынужден ходить на костылях, хотя терпеть не мог, чтобы кто-нибудь, пусть даже Эвелин Линкольн, видел его с костылями.

Осенью 1960 года Чак Сполдинг познакомил Джона, до предела вымотанного предвыборной кампанией, с доктором Максом Джекобсоном, которого пациенты звали Доктор Здоровье. Джекобсону покровительствовали сразу несколько друзей Кеннеди, в том числе Чак Сполдинг, Стас Радзивилл и Алан Лернер, регулярно употреблявшие волшебные снадобья доктора, в состав которых, видимо, входили амфетамины и другие ингредиенты, включая, по слухам, овечью плаценту. Незадолго до теледебатов Никсон – Кеннеди Джекобсон записал в своем неопубликованном дневнике, что ему позвонил Чак Сполдинг с просьбой конфиденциально проконсультировать сенатора Кеннеди. Джек прибыл без охраны. По словам Джекобсона, его мучили сильные боли в спине и стресс. «После лечебной процедуры Кеннеди сказал, что мышечный спазм прошел, и он чувствует себя спокойным и бодрым». Очевидно, Джону требовался добавочный стимул, помимо обычных новокаина и кортизона. Уколы доктора Джекобсона как раз вовремя придали ему энергии, чтобы выдержать дебаты с Никсоном. В ту пору еще не знали, что амфетамины вызывают привыкание, и относились к ним как к чудодейственному средству. Джон и Джеки, в отличие от других пациентов доктора Джекобсона (в их число одно время входил и писатель Трумэн Капоте), не подсели на амфетамины, но прибегали к «лечению» в периоды стресса.

Чтобы компенсировать недостаточную работу надпочечников, Джон ежедневно вводил себе 35 мг кортизона, причем с таким спокойствием, что Пол Фэй как-то раз даже спросил, не больно ли ему, за что получил болезненный тычок. Кроме того, Кеннеди вшивали в бедро капсулы со 150 мг ДОКА (дезоксикортикостеронацетата), которые несколько раз в год меняли. Ходили слухи, что Кеннеди по всей стране хранят в сейфах запас ДОКА и кортизона, чтобы в случае чего препараты всегда были под рукой.