Бог, История и Евреи («Еврейский вопрос» в русской религиозной мысли)

История в этом случае строже и справедливее. Несмотря на все русское небрежение к этой науке, она нам систематизировала страшные материалы для «Истории кабаков в России», Кто хочет знать правду для того, чтобы основательно судить, сколь сведущи некоторые нынешние газетные скорописцы, укоряющие евреев в распойстве русского народа, тот может найти в «Истории кабаков» драгоценные сведения. Там отобраны обстоятельные указания: кто именно главным образом был заинтересован в этом распойстве, и кто тому служил, и чем радел ему и на каком основании.

«Страсть к питве» на Руси была словно прирожденная: пьют крепко уже при Святославе и Ольге: при ней «седоша Древляне пита». Св. князь Владимир публично сознал, что «Руси есть веселие пита», и сам справлял тризны и братчины и почестные пиры. Христианство, которое принял св. Владимир, не изменило его отношения к пиршествам. «Постави князь Владимир церковь в Василеве и сотвори праздник велик, варя 300 провор меду». Некоторые ученые полагают, что этой склонности самого князя к «почестным пирам» Русь в значительной степени обязана тем, что она не сделалась магометанскою. При Тохтамыше «русские упивахуся до великого пьяна». Со временем эту страсть «к питве» захотели было уничтожить – так, при Иване III народу было запрещено употреблять напитки; при его преемнике кн. Василии отгородили слободу «в наливках», где могли пить и гулять его «поплечники», т. е. сторонники и преданные слуги. Иван Грозный, взяв Казань, где был «ханский кабак», пожелал эксплоатировать русскую охоту к вину в целях государственного фиска, и в Московской Руси является «царев кабак», а «вольных винщиков» начинают преследовать и «казнить». Новою государственною операциею наряжены были править особые «кабацкие головы», а к самой торговле «во царевом кабаке» приставлены были особые продавцы «крестные целовальнички», т. е. люди клятвою и крестным целованием обязанные не только «верно и мерно продавать вино во царевом кабаке», но и «продавать его довольно», т. е. они обязаны были выпродавать вина как можно больше. Они имели долгий присягу об этом стараться и действительно всячески старались заставлять людей пить, как сказано, «для сбору денег на государя и на веру». Такой же смысл по существу имели контракты откупщиков с правительством в 28 великороссийских губерниях в откупное время.

В должность целовальников люди шли не всегда охотно, но часто подневольно. Должность эта была не из приятных, особенно для человека честного и мирного характера. Она представляла опасность с двух сторон: где народ был «распойлив», там он был и «буйлив», -"чинился силен", и присяжных целовальников там бивали и даже совсем убивали, а государево вино выпивали бесплатно; в тех же местностях, где народ был «трезвен и обычаем смирен» или «вина за скудостью не пьют», – там целовальнику «не с кого было донять пропойных денег в государеву казну». И когда народ к учетному сроку не распил все вино, какое было положено продать в «цареве кабаке», то крестный целовальник являлся за то в ответе. Он приносил повинную и представлял в свое оправдание, что ему досталось продавать вино «в негожем месте меж плохих питухов». Нередко целовальник рассказывал, что, «радея про государево добро, он тех плохих питухов на питье подвеселял и подъохочивал, а кои упорны явились, тех не щадя и боем неволил». Другие же чины в этом усердии крестному целовальнику помогали приучать народ к пьянству. В таких заботах, как видно из «Истории кабаков», дело не ограничивалось одним «боем», а иногда доходило и «до смертного убийства». И вот тоща, как отмечает Сильвестр в своем Домострое, «множество холопов» стали «пьянствовать с горя», и мужики, женки и девки, «у неволи плакав» (заплакав), начали «красти и лгати, и блясти и в корчме пяти и всякое зло чинити».

Сначала народ и духовенство просили «снести царевы кабаки», потому что «подле государева кабака жить не мочно», но потом привыкли и перестали жаловаться.

Удивительно ли после этого, что люди, от природы склонные к пьянству, при таких порядках распились еще сильнее, а те, которым и не хотелось пить, стали прилежать сему делу, «заневолю плакав», чтобы только избежать «смертного боя».

Евреи во всей этой печальнейшей истории деморализации в нашем отечестве не имели никакой роли, и распойство русского народа совершилось без малейшего еврейского участия, при одной нравственной неразборчивости и неумелости государственных лиц, которые не нашли в государстве лучших статей дохода, как заимствованный у татар кабак.

VIII

Кто продолжал и довершил начатое целовальниками дело народного распойства и разорения, это тоже известно. Довершали разорительное дело кабака торговый «кулак» (см. поэму Никитина) и сельский «мироед» (см. Погосского); но оба они тоже прирожденные русские деятели, а не иноплеменники. Даже более того: и кулак, и мироед везде азартнее всех других идут против евреев. Еврей им неудобен, потому что он не так прост, чтобы даться в руки мироеду, и не так ленив, чтобы дать развиться при себе кулачничеству. Как человек подвижный и смышленый, еврей знает, как найти справу на мироеда, а как труженик, предпочитающий частый оборот высоте процента, – он мешает кулаку взять все в одни его руки. Самый страшный из кулаков – «ссыпной кулак» в старинном, насиженном гнезде кулачества – в Орле недавно сознался, как ему вреден и противен еврей, и орловский кулак выжил еврея. Теперь он остался опять один на свободе от жидовской конкуренции и опять стал покупать хлеб у крестьян за что захочет, по стачке.

Это не измышление и не частный случай, а настоящее дело. В издаваемом правительством «Сельском Вестнике» (июнь 83 г.), конечно, недаром сделано разъяснение народу насчет «барышников, которые торопились выжать сок» из попавших в их руки дворянских имений, и насчет мелких кулаков, во множестве выраставших повсюду из местных же сельчан.

Мы верим правительственному органу и еще более недоумеваем: может ли быть страшен великорусскому крестьянству пришлец-еврей при таком сильном, цепком и бесцеремонном домашнем эксплоататоре, каковы кулак и мироед? Еврей может быть страшен только этим кулакам и мироедам и то в таком только разе, если этот пришлец в состоянии обмануть этих местных людей, бессовестных, крепких тонкой сметкой и способных не остановиться ни перед чем на свете. Но в этом можно сомневаться. Вспомним одно, что в целом мире ни у какого народа нет такой эпопеи обмана, как «Мертвые души», и не забудем характерного замечания того англичанина, который, по прочтении поэмы Гоголя, сказал, что «этот народ непобедим», ибо «такой плут, как Чичиков, ни в каком другом народе не мог родиться».

Кто может лучше устоять в деле народного распойства – еврей или христианин, одинаково в том заинтересованные, – для этого есть пригодное сравнение.

Каждому винному откупщику нужно было, чтобы народ в его откупной черте пил как можно больше вина. В этом была откупщикова польза. Отрезвление народа в каждой данной местности равнялось разорению откупа, который содержал очень большое число своих служителей и кроме того множество казенных чиновников. Но вот незадолго перед уничтожением откупов, в царствование Александра II, – с почина католических ксендзов начались было «общества трезвости». Они очень быстро и свободно распространились по Литве и на Жмуди, где откупщиками были евреи, и эти откупщики в здешних местах скоро и основательно разорились, но вопиять против христианской проповеди не посмели, да не придумали и никаких других средств, чтобы повредить распространению трезвости.

Совсем не то видим, когда дело дошло до Калуги, где кто-то из местных духовных тоже было пожелал подражать ксендзам в призыве христиан к трезвости. Откупщики русского происхождения и православного исповедания тотчас же нашли средство остановить эту попытку отрезвить народ словом христианского убеждения и положили трезвости прочный конец. Уста проповедников трезвости были запечатаны, но только не от иудеев.