Феодора. Циркачка на троне

Она завершилась уничтожением армии готов. «Король сбежал, прихватив пять человек, с наступлением темноты. Из всех преследующих Тотилу ближе к нему был некий Гепид с копьём. Преследователи не знали, что гонятся за Тотилой, убегающим в ночь. Затем один из оруженосцев короля сдержал коня и закричал на Гепида: «Разве ты собака, что нападаешь на своего хозяина?» Поняв, что перед ним скакал Тотила, Гепид помчался быстрее и ударил его копьём. Тотила не упал, но вскоре умер, и его похоронили». Как доказательство курьер предъявил рубашку и плащ последнего вождя готов с пятнами крови. Тотила перешёл море и умер на девятый год, как и предсказал Бенедикт.

Готы вели партизанскую войну, но вторая битва окончательно уничтожила их, и вожди согласились покинуть Италию. Некоторые из них присоединились к поджидающим их франкам. Это произошло весной 552 года.

Затем, подобно воде, прорвавшейся сквозь сломанную плотину, варвары-франки хлынули в Италию из своих северных крепостей. Язычники и христиане смешались с пьяными бургундцами и отчаявшимися готами и заполонили дороги, ведущие на юг, своими многотысячными полчищами, грабя церкви и кормясь за счёт обнищавшей страны. Нарсес и его командующие, благодаря удаче или мудрости, скрылись в городах, пока эта человеческая река не прошла мимо.

Франки ссорились между собой, страдая от жары и ослабев от дизентерии из-за вина, которое они пытались делать в сезон винограда. Когда армия Нарсеса собралась, упрямые франки первыми пошли в бой клином, размахивая топорами. Клин глубоко врезался в римские ряды и больше не вернулся оттуда. Говорят, что только пятеро воинов уцелели в этой битве, разбросанные по всему полю счастливчики бежали на север, через реку По, прямо в альпийские ущелья.

И снова дисциплина и тактика цивилизованных полководцев уничтожили варварскую армию. В возрасте семидесяти пяти лет Нарсес стал победоносным командующим. Почти двадцать лет спустя после начала войны Белизарием на Сицилии она завершилась победой Нарсеса в Альпах.

Франки же за альпийской грядой оказались в стране, некогда бывшей Римской Галлией, но даже Юстиниан в это время не представлял, как их можно выманить оттуда и вернуть Галлию империи. Вместо этого она стала родоначальницей Франции. Изолированные Ла-Маншем острова Британии по-прежнему принадлежали англосаксам.

Испанский полуостров всё больше прибирали к рукам смелые визиготы, которые вели политику набегов и торговли с имперскими купцами и гарнизонами вдоль побережья. Такие постепенные перемещения не отразились на карте мира в Священном дворце. В Италии Нарсесу пришлось расплатиться и польстить могущественным ломбардцам, отправив их домой. Эти светловолосые гиганты в полном вооружении со своими оруженосцами и грубыми понятиями о рыцарстве оказались ему не по зубам. Нарсес не мог быть уверен, не придёт ли в тупые головы этим длиннобородым в начале битвы принять сторону врага. Их специфическое понятие о чести вынуждало сражаться не против, а за своих кровных родственников; их любовь к грабежу заставляла больше смотреть на сундуки императора, чем на грудь подлых врагов-варваров. Евнуху помогло предупреждение Белизария.

Ломбардцы уже повидали большую часть Италии. Под началом более воинственного короля они бы вернулись на северные равнины По, в будущую Ломбардию. Нарсесу приказали оставаться в Италии, чего никогда не дозволяли Белизарию. Эти старческие руки обладали верховной властью. Префект преторианцев оказался мнимым правителем с кучей советников, но за всем этим чиновничьим фасадом евнух играл роль слуги Юстиниана.

В Италию вернулся и сосланный папа Вигилий, которого слуги Феодоры доставили некогда в Константинополь. С собой он привёз приказ Юстиниана для правительства освобождённой Италии. Этот длинный и запутанный акт был гуманным: люди, попавшие в плен во время двадцатилетней войны, освобождались, и даже монахини, которых изгнали или вынудили покинуть Италию, были возвращены в свои монастыри. Юстиниан не пытался наказать за военные преступления, но зато появилось множество новых судей и сборщиков налогов. На освобождённых, но долго страдавших жителей Италии накладывалось чиновничье ярмо. Нарсес должен воплотить закон и волю своего господина в жизнь.

Многие жители Италии погибли или, оставив свои дома, скитались в поисках пищи. Некоторые из оставшихся в живых патрициев воспользовались предложением Юстиниана и направились на восток, к Константинополю. На их земле предков было слишком много шрамов.

Мальчик двенадцати лет вернулся в Рим, чтобы жить на этой израненной земле. Чувствительный и мечтательный, он бродил по дворцам цезарей, восстановленных снаружи, но испачканных грязью и испражнениями животных внутри. Сын сенатора, в то время как сенат прекратил своё существование, он руководствовался традицией, когда пробирался через развалины, забираясь на ярусы Колизея, а акробаты, цыгане и охотники на медведей за гроши выступали на арене, пока проходили последние гонки колесниц, устроенные Тотилой.

Погруженный в свои мысли, этот мальчик Григорий находил успокоение в коричневой кирпичной базилике Святых Козьмы и Марии в Космидене, у пустого форума. Там висели чистые мозаичные портреты, и он глядел на великолепные картины Апокалипсиса и тихое ожидание Благовещения. Как и Юстиниан, но под другим влиянием, он рос в выдуманном мире. Григорий, который должен был стать Григорием Великим, читал вырезанные слова древнего предсказания: пока стоит Колизей, будет стоять Рим; когда падёт Колизей, падёт Рим; когда падёт Рим, падёт весь мир.

Но пустой Колизей всё ещё стоял. Григорий мечтал восстановить жизнь в своём городе и освободить его от полчищ выходцев с востока, жителей Византии. Впечатлительный мальчик не верил, что эти восточные люди — римляне. По его бескомпромиссному мнению, они были армянами, персами, людьми, говорящими по-гречески и рабски повинующимися приказам автократа этого смешанного города за морем.

Несмотря на свои мечты, Григорий Великий так и не сможет возродить свой родной город Рим. Колизей ещё стоял, но Рим Юлия Цезаря и Траяна пал. Григорий, монах и первый облечённый властью папа, построит базилику над Тибром, церковь Святого Петра.

И ещё в одном ошиблось древнее предсказание. Цивилизованный мир не рухнул. Он уцелел в Константинополе.

«Почти весь дворец новый и построен императором Юстинианом. Говорят, мы узнаем льва по когтям, так же мы узнаем внушительность дворца по его входу, воротам, по потолку, покрытому картинами, украшенными красивыми кубами цветного камня, картинами войн и битв, захваченных городов в Италии и Ливии, где император Юстиниан одерживает победы с помощью своего полководца Белизария, который возвращается в империю с почти нетронутой армией и отдаёт императору королей и королевства.

В центре стоят император с императрицей Феодорой и, по-видимому, радуются. Вокруг них расположен римский сенат в самом весёлом настроении, оказывающий императору почести, как Богу, из-за его великих достижений...

На стороне, обращённой к морю, в лучах солнца мерцает белый мрамор. Там на колонне, посвящённой ей, стоит императрица Феодора. Статуя поистине прекрасна, но всё же уступает женской красоте, поскольку выразить её прелесть словами или запечатлеть в камне невозможно смертному человеку».

Так писал Прокопий, но чувства его не совпадали со словами. Его последняя книга «Постройки» должна была восхвалять Юстиниана, заплатившего за неё. Но никто бы в здравом уме не решился написать что-нибудь иное, кроме почтительного восхищения Феодорой, так сильно чтил её память безумный император. Иногда Прокопия точила мысль: что, если он писал правду? В жизни Феодора была восхитительна, и вполне естественно, что Юстиниан хотел строить мраморные здания, похожие на сказку.

Один, в своём кабинете, Юстиниан следил за всеми. Над тёмными перекрытиями, возведёнными Константином над пещерой Вифлеема, поднялась тяжеловесная базилика; в пустынях специальные резервуары собирали воду; новый акведук доставлял свежую воду в Антиох, город Феодоры. В Равенне её лицо было увековечено в портрете из камня.