Трагедия адмирала Колчака. Книга 1

Для того чтобы расстроить «гнусный план» упразднения Думы, частное совещание послало специальную делегацию в Омск. Вернее, целью делегации было оказать воздействие на Правительство в смысле переезда его в Томск. Правительство для борьбы с реакционным Омском должно связать свою судьбу с Думой, которая «как-никак являлась выразительницей надежд и чаяний всей демократической и революционной общественности Сибири»… Делегаты должны были «раскрыть глаза и указать ему бездну, куда толкали его «воинственные патриоты», в ослеплении своём потерявшие способность понимать, что вокруг них происходит» [с. 77].

Непонятно, каким образом Кроль при своём «пацифистском» настроении надеялся через Областную Думу «парализовать подпольную работу большевиков». Ведь Сибирь в это время ещё не была освобождена от большевиков. До августа, когда была объявлена первая мобилизация, разложившиеся добровольцы сражались в Сибири, как сражались они и на территории Комуча. В военных кругах подобный «пацифизм» рассматривался — и не без основания — как своего рода большевизанство. Это был призыв в разгар гражданской войны кончать её.

7 августа Правительство подписало указ о созыве Думы. Гинс признаёт, что с точки зрения положения о Думе «указ Правительства был излишен». Но такова была конструкция власти в общем сознании — Правительство, по неписаной конструкции, рассматривалось как своего рода Директория, пользующаяся неограниченными верховными правами (записка областников). Без указа о созыве Думы последняя не набрала бы кворума.

К моменту открытия Думы соотношение сил было неблагоприятно для думских «левых» — это должен признать и Кроль.

При открытии Думы, происходившем с обычной помпой, Правительство в оглашенной декларации дало понять, что выводит свою власть из «создавшего переворотом фактического положения» (ср. записку областников). Декларация подчёркивала, что «контрреволюцию справа питают крайне левые течения» [декларацию см. у Гинса. Т. I, с. 165].

По словам Гинса, главенствовавшая фракция в Думе предварительно сговорилась с Правительством о программе работ Думы. Она нигде, однако, не была зафиксирована, и Дума тотчас же вышла из намеченных рамок работы по вопросу о посылке делегации на собирающееся в Челябинске совещание по организации всероссийской власти и о включении в состав Думы членов У.С. от Сибири [с. 152]. Острые прения в самой Думе возникли при проверке мандатов депутатов. С решительными возражениями выступил кооператор Бедра, оспаривавший не более и не менее как 46 полномочий, выданных от организаций «самочинных или уже отживших» (советы, фронтовые съезды и т.д.) [397]. С.-р. Колосов признавал, что критика с формальной стороны во многих отношениях права, но существо вопроса другое: само Правительство вышло из недр самочинной организации [«Сибирь», 21/VIII, № 32]… Оставляя историю в стороне, приходилось, однако, признать, что «народовластие» Думы в данной обстановке становилось фикцией.

Вопреки мнению Правительства, Дума предоставила всем членам У.С. полноправное членство, т.е. тем самым увеличивала голоса и так уже первенствующей эсеровской фракции.

Два лагеря, намечавшиеся в частном совещании, естественно, резко определились и в официальных заседаниях Думы. Одни в существовании Думы видели гарантии созыва У.С. 1917 г.; другие его не признавали. Непримиримые разногласия выявились при обсуждении вопроса о всероссийской власти. Гинс [с. 170] их формулирует так: большинство стояло за признание Вс. У.С. полномочным создать верховную власть и за организацию лишь временной всероссийской власти до воссоздания У.С. прежнего созыва. Меньшинство отстаивало созыв нового У.С., организацию безответственной и полномочной власти и совещание для избрания власти исключительно из областных правительств. Как видим, с самого начала вскрылись те чреватые последствиями вопросы, которым суждено было раздирать русскую общественность ещё долгие месяцы [398].

В Думе договориться не могли.

Взаимоотношения, установившиеся в Думе, чрезвычайно ярко сказались при выступлении военного министра Гришина-Алмазова 16 августа. Встреченный «бурными аплодисментами» одной части собрания, этот недавний соратник эсеров (и даже член партии) в борьбе с большевиками становился уже фигурой ненавистной для партийных политиков. Что же говорил Гришин-Алмазов? Его речь сводилась к тезису, что все группы, партии и классы пришли к решению напрячь силы для спасения родины: «Через армию придём к Сибирскому У.С. и к сильной, единой, нераздельной России». Бурные аплодисменты сопровождали заявление министра, за исключением крайне левых, говорит газетный отчёт «Сибири» [№ 32]. Характерна оценка того самого Кроля, воспоминания которого мы цитируем:

«Отрывистыми фразами, по-наполеоновски, он (т.е. Гришин-Алмазов) доказывал Областной Думе, что сибирская государственность переживает критический момент, что борьба с большевиками предстоит отчаянная и что в такие моменты силы страны должны быть отданы для достижения победы. «Всё для победы!» — воскликнул он. Вся власть должна быть сосредоточена в руках военного командования. О разделении властей в такие моменты не должно быть и речи. «Народоправство очень хорошая вещь», но с этим следует подождать, пока над большевиками не будет одержана окончательная победа» [«Вольная Сибирь». IV, с. 79]. «Социалисты, конечно, самым резким образом осуждали позицию Гришина-Алмазова, — добавляет Кроль, — но так называемые автономисты и беспартийные взяли его под свою защиту. Особенно неистовый характер приняли их речи после моего выступления. Я попытался расшифровать внутренний смысл речи Гр[ишина]-Алмазова»… «Трудно себе представить, как страстно и озлобленно реагировали на это моё заявление автономисты. Бывший социалист Филашев (член нар.-соц. партии. — С.М.), кооператор Бедра и другие буквально с яростью набросились на меня. Более реакционных и проникнутых ненавистью речей я раньше никогда в жизни не слыхал. Они с пеной у рта защищали необходимость диктатуры с безграничными полномочиями».