История нравов России

Раздел 12. Крестьянство

В нашей литературе очень мало внимания уделяли нравам русского крестьянства, которое образовывало фундамент всего здания Российской империи и служило истоком вершин отечественной культуры. Сейчас начинают появляться книги, описывающие обычаи, обряды, предания, суеверия, но в основном они представляют собой переиздание или ротапринтное воспроизведение изданий царского времени, например, фундаментальная книга М. Забылина «Русский народ, его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия». Церковно–народный месяцеслов И. П.Калининского, «Круглый год. Русский земледельческий календарь» и др. (92, 302, 136). Это связано с потребностями, возникшими в наше весьма интересное и сложное время, когда сняты многие ограничения на все, относящееся к истории нашего отечества.

В нашем обществе происходит благодетельный процесс восстановления народной памяти, осмысления исторического прошлого, о коем множество людей имеют весьма поверхностное представление. Действительно, нам известны годы правления Владимира Мономаха, до мельчайших подробностей реконструируется картина Бородинского сражения, толпы туристов с восхищением рассматривают старинные Кижи, Новгородскую Софию и классические архитектурные ансамбли Петербурга, с интересом читаются и перечитываются «Слово о полку Игореве», Пушкин, Лермонтов, Чехов. Однако, как правило, за исключением усвоенных из курса школьной истории вульгарных социологических схем, все сводящих только к классовой борьбе, нам мало известны нравы и быт обычных крестьян времен, когда принималось «Уложение 1649 года», когда Петр Великий «прорубал окно в Европу», когда Достоевский писал «Братьев Карамазовых», когда в высшем свете при Николае II процветала распутинщина.

Что из себя представлял уклад жизни того самого мужика, который дал отечеству Кузьму Минина, Ломоносова, Кулибина, Тропинина, Коненкова, который властно заявлял о себе в Л. Толстом, Суворове, Пирогове, Мусоргском? Каковы были нравственные качества русского крестьянина, неразрывно связанные с самобытностью нашего народа, что в нравах и обычаях было общечеловеческим и национальным? Знание нравов и обычаев русского народа оказывает неоценимую помощь в понимании многих моментов в истории различных сословий и слоев, поколений и судеб отдельных людей, позволяет высветить нити, связывающие прошлое с настоящим, а главное дает возможность восстановить социально–историческую память, ибо без памяти народ перестает быть целостным образованием и превращается в толпу, которой может управлять какой–нибудь авантюрист или чужеземный молодец.

В допетровской России XVII столетия низший слой населения делился на четыре большие группы: холопы–рабы, принадлежавшие господам и не платившие податей; крестьяне «владельческие», принадлежавшие служилым людям, боярам и монастырям; казенные и дворцовые крестьяне; вольные или лично свободные люди, не несшие никаких государственных повинностей и промышлявшие скоморошеством, нищенством, сезонной работой на полях во время сельских работ, грабежом и разбоем.

Принятое в 1649 году «Уложение» царя Алексея Тишайшего положило начало процессу так называемого «вторичного закрепощения», когда в силу неопределенности взаимных прав и обязанностей землевладельцев и крестьян на практике «личные права крестьянина не принимались в расчет; его личность исчезала в мелочной казуистике господских отношений» (249 т. III, 170). И хотя по «Уложению» помещик не имел права оторвать от земли свободного по закону крестьянина (этим он отличался от холопа), на практике сложился обычай передавать крестьян от одного землевладельца к другому. Этот обычай настолько сильно вошел в сознание людей, что даже правительство забыло о личной свободе крестьян: в указе 7‑го апреля 1690 года имеется следующая формулировка: «Всякий помещик и вотчинник в поместьях своих и в вотчинах крестьян поступаться и сдать, и променять их волен» (124, 370). Иными словами, поощрялась продажа крестьян; и неудивительно, что помещик XVII века распоряжается живущими на его земле крестьянами, как рабами. Его приказчик волен сажать крестьян в тюрьму, в колодку, в железа, бить батогами, кнутом, может даже подвергать их пытке. Некоторые крупные феодалы доставляли подробные росписи, согласно которым приказчики должны наказывать провинившихся крестьян.

В дошедших до нас письмах и наказах боярина Морозова в его вотчины ярко просвечивают нравы тогдашних крестьян, искоренявшиеся грозным боярином. «Первая вина, — писал боярин Морозов, — спустить; смотря по тому, если небольшая вина, побранить словом и дать на поруки; а сворует в другорядь и таких бить батоги; а сворует в третие — и такого бить кнутом». В обоих случаях провинившегося отдавали на поруки кому–либо из провинившихся крестьян. «По ком порук не будет, а ведомо, что он вор, — пишет далее боярин, — таких сажать в тюрьму, покамест поруки крепкия будут, и писать о том мне в Москву». Приказчик мог вмешиваться во все мелочи домашнего обихода крестьянина. Боярин приказывает ему крепко–накрепко следить, чтобы крестьяне «вина на продажу не курили и табаку не держали, и не курили, и не продавали, зернью и картами не играли, бабками не метали и на кабаках не пропивались» (124, 371). В письмах боярина Морозова речь идет и о поруках, что свидетельствует о значимости в жизни крестьянской общины, возникшей в глубокой древности и имеющей значение соборного объединения крестьян. Именно община неформально осуществляла строжайший социальный контроль, ибо все знали все друг о друге, проводила цензуру нравов, от которой невозможно было спрятаться: «Отдельная крестьянская личность растворялась, поглощалась, сливалась с сельским миром, — пишет О. Платонов, — Праздники и похороны, именины и свадьбы справлялись у крестьян всем миром, с миром у крестьянина связывались все радости, горести, успехи, прибытки» (205, 53).

Традиционная крестьянская община с ее высоким духовно–нравственным потенциалом выступала хранителем чистоты нравов и оставляла мало места для различного рода духовного разложения. Сила культуры крестьянской общины настолько была велика, что даже ярмо крепостничества не могло вытравить все лучшее в нравах русского крестьянина: трудолюбия, инициативы, самостоятельности, тяги к красоте и др. «Взгляните на русского крестьянина, — восклицал А. Пушкин, — есть ли тень рабского унижения в его поступи и речи? О его смелости и смышленности и говорить нечего. Переимчивость его известна, проворство и ловкость удивительны» — (217, т. VI, 195).

Община, писал русский историк и этнограф И. Прыжов, основана на вечном законе о братской любви, на законе, что «веревка крепка с повивкой, а человек с помощью», «друг о друге, а Бог обо всех». Мир как одна семья, чье мнение во многих случаях выше писаного закона: «деритесь, да не расходитесь», «все за одного и один за всех», «хоть назади, да в том же стаде». Сила, связующая мысль, по мнению И. Прыжова, — общая выгода, общая беда: «люди — Иван, и я — Иван, люди в воду, и я в воду». Человек в общине всецело предан интересам ее: «где у мира руки, там моя голова». Мир есть высшая инстанция для крестьянина, выше него только царь да Бог: «мир — велик человек», «сто голов — сто умов». В преданности миру залог преуспевания и благополучия, поэтому решениям мира подчиняются беспрекословно: «где мир да люди — там божья благодать», «мир с ума сойдет — на Цепь не посадишь» и т. д. (215, 176–177). Из вышеприведенного ясна роль крестьянской общины в формировании нравов нашего народа, но вместе с тем нельзя сбрасывать со счетов и многовековое крепостничество — рабство с его атмосферой, породившей немало грязных нравов.

Здесь необходимо остановиться и на противоречивых последствиях преобразований Петра Великого, особенно отрицательно сказавшихся на нравах и образе жизни русского крестьянства. Вполне правомерно утверждение С. Князькова, что «…и крестьянство при нем не испытало коренного переустройства своего быта, но ряд отдельных мер, вызванных военными или финансовыми нуждами, продолжал укреплять те начала, которые создались и утвердились в жизни» (124, 375). Так, уничтожив одним росчерком пера тысячелетний институт холопства, Петр Великий способствовал усилению процесса «вторичного закрепощения», начавшегося еще в Московском государстве. Данный процесс в Восточной Европе был инициирован западноевропейским торговым капитализмом; по мнению Ф. Броделя, «вторичное закрепощение» было оборотной стороной торгового капитализма, который в положении на востоке Европы находил свою выгоду, а для некоторой своей части — и самый смысл существования» (33, 264). Чем обернулось это «вторичное закрепощение» для России, поддержанное в петровскую эпоху, уже известно — сильными социальными потрясениями, последствия которых ощущаются до сих пор.