Франция в эпоху позднего средневековья. Материалы научного наследия

Непременным спутником королевского суверенитета, представлявшегося на манер императорского, было понятие королевского величества, или величия (majestas, magnificence), и соответственно понятие оскорбления величества. Характерно, что именно с XIV в. королю наряду со многими традиционными качествами начинают вменять в обязанность и величие: ^{462} «Королю подобает быть величественным, ибо это достоинство помогает ему подобающе держать себя в почестях, богатстве и власти». ^{463} Величие означало особую манеру поведения, умение держать себя, но также и определенную образованность, благодаря которой король мог бы в совете делать правильный выбор из предлагаемых ему суждений, а иногда и принимать решения лично, не следуя постоянно мнениям и суждениям других людей, дабы «о нем не говорили, что им руководят и что не он управляет, а им управляют». ^{464}

Представление «об оскорблении величества» как тягчайшем преступлении, унаследованное от Римской империи, хорошо известно было еще в меровингские времена. Но в процессе становления феодальной политико-правовой системы при Каролингах под оскорблением величества стали устойчиво понимать нарушение феодальной верности государю. ^{465} И такое понятие получило широкое распространение в последующие времена. В литературе XIV в. оно встречается довольно часто. Так, в «Больших французских хрониках» обвинение в оскорблении величества выдвигается против Изабеллы Французской, жены английского короля Эдуарда II, за то, что она уехала во Францию, нарушив тем самым верность своему государю и супругу. ^{466} Изгнание Жана де Монфора Карлом V объяснялось тем, что «он совершил самое большое преступление — оскорбление величества», поскольку оказывал помощь англичанам вопреки присяге верности своему государю. ^{467}

Но римская концепция государева суверенитета придала понятию оскорбления величества новый смысл. Состав этого преступления стали видеть прежде всего в посягательстве на суверенные права короля, в непризнании и нарушении их. И поскольку главными среди них считались права законодательства и апелляционного суда, то в первую очередь защиту этих прав призвано было осуществлять юридическое понятие оскорбления величества: «Подданные, которые оспаривают, отвергают или не признают ордонансы короля, совершают преступление, оскорбляя величество» ^{468}.

Особо страшным преступлением при этом было присвоение суверенных прав французского короля, в чем, например, обвиняли английского короля Эдуарда III и его сына принца Уэльского: «Они совершили преступление против своего суверенного сеньора и оскорбили его величество, как и все те, кто восстал против него, прежде всего тем, что присвоили себе суверенитет и право апелляции в Гиени, поступив так, как поступил их отец Люцифер и прародители. Ибо как Люцифер и наши прародители пожелали присвоить и узурпировать то, что Господь Бог держал и сохранял для себя наподобие суверенитета и права апелляции… так и они возжелали узурпировать суверенитет и право апелляции в Гиени, принадлежавшие их суверенному сеньору королю Франции». ^{469}

Но если, с одной стороны, покушение на суверенные права короля рассматривается как преступление, то с другой — отчуждение тех же прав самим королем в XIV в. все более определенно представляется недопустимым. Постепенно формулируется принцип неотчуждаемости этих прав. Еще в первой половине столетия (в 1329 г.) легист Пьер де Кюиньер утверждал, что король не может отчуждать свои судебные полномочия: «… король не должен отрекаться от этого права, поскольку он при своей коронации поклялся не отчуждать прав короны, а отчужденные права вернуть себе». ^{470} Правда, со стороны легиста это было вольное толкование коронационной клятвы, поскольку в то время в ее текст обязательство не отчуждать каких-либо прав еще не включалось. Его взгляды были еще лишь результатом сугубо теоретического развития концепции суверенитета, но скоро они нашли практическое приложение и поэтому обрели силу важного политико-правового постулата.

После заключения мирного договора с Англией в Бретиньи (1360 г.) новый французский король Карл V вскоре отказался от соблюдения его условий на том основании, что французские короли не имеют права отчуждать свои суверенные полномочия. С этой целью в свою коронационную клятву он впервые включил соответствующее обязательство (1364 г.). ^{471} Было заявлено о неотчуждаемости домена, но понятие домена, как совокупности всех прав короля, включало себя и все суверенные права. Старое понятие домена как суммы феодальных и сюзеренных прав применительно к королю, таким образом, оказалось существенно расширенным. Преемники Карла V также включали в свою клятву данное обязательство, которое исчезло из текста клятвы, начиная с Карла VIII, и это свидетельствовало о том, что принцип неотчуждаемости утвердился в качестве фундаментального закона королевства.

Как писал автор «Сновидения садовника», «корона не имеет более великого права, чем право суверенитета и апелляционного суда, и поэтому оно не подлежит отчуждению. И король Франции не может отчуждать суверенитет… ибо это нанесло бы ущерб его народу, и народ в этом случае мог бы справедливо воспротивиться и оказать противодействие, не совершая при этом преступления, ибо отнять у народа его суверенного государя или заменить его — значит нанести народу большой вред». Писатель имеет в виду передачу английскому королю значительной части юго-западной Франции по договору в Бретиньи. «Как кажется, — продолжает он, — чрезвычайно необходим закон, чтобы ни король, ни другой какой земной сеньор не мог передавать своих подданных или вассалов другому сеньору вопреки их воле и желанию… и необходимо также право аннулировать подобные отчуждения». Поэтому договор в Бретиньи автор объявляет недействительным, поскольку отчуждение части королевства было произведено «без согласия народа, который не изъявлял такого желания, ибо не был приглашен на заключение мира». ^{472} Принцип неотчуждаемости суверенных прав короля или королевского домена, допускавший отчуждение лишь при согласии подданных, обнажал проблему соотношения этих прав с правами подданных. Прежде чем переходить к ее рассмотрению в рамках политико-правовой концепции королевской власти, стоит обратить внимание на то, что идея королевского суверенитета естественно тяготела к римскому представлению о подданстве государю, взамен феодального понятия вассалитета. В XIV–XV вв. оба понятия обычно сосуществовали благодаря различению вассалов и подданных, из которых первые были представителями благородного сословия, состоявшими в вассальных отношениях с королем, а вторые же — все прочие. Сама концепция суверенитета, как уже отмечалось, нередко мыслилась на феодальный манер — как сюзеренитет короля по отношению ко всем людям, и поэтому короля называли суверенным сеньором. Но важно, что постепенно из литературы и государственных актов исчезало понятие вассалов, и таким образом они все настойчивей стали представляться также подданными. В этом отношении политическая литература гораздо раньше заменила одно понятие другим, нежели королевские акты, которые в большей мере должны были считаться с реальным положением дел, т. е. самосознанием дворянства. В литературе XV в. «вассалы» уже почти не фигурируют, из актового же материала они исчезли при Людовике XI, который окончательно упразднил это понятие, как бы уравняв всех перед лицом суверенного государя ^{473}.