Европейский фашизм в сравнении: 1922-1982

Напротив, исследователи и теоретики фашизма, как правило, совсем не склонны к релятивизму в отношении холокоста, и им незачем это делать. Во всяком случае, это справедливо, когда они должным образом учитывают программное значение фашистской идеологии и, в частности, ее расистской составляющей. При этом расизм никоим образом не тождественен антисемитизму и не сводится к нему [231].

Под расизмом обычно понимаются теории и представления, исходящие из врожденной неравноценности различных человеческих рас; но, по мнению современных антропологов, рас вообще не существует, поскольку все люди столь различны и в то же время столь одинаковы, что деление людей на расы неправомерно. Наряду с этим антропологическим расизмом есть еще биологический, или социальный, расизм, предполагающий генетически обусловленную неравноценность людей и требующий на этом основании препятствовать размножению всех «наследственно больных» и «асоциальных» или просто убивать их, создавая в то же время для всех «здоровых» и «дееспособных» наилучшие условия воспроизводства. Однако вопрос о роли биологического и антропологического расизма не исчерпывает всей его сущности. Речь идет об идеологии программного характера. Объявленные расистами планы перевоспитания или уничтожения рас были не только средством для достижения империалистической цели; они были также расистской самоцелью [232].

Это видно в особенности из расовой политики немецкого «радикально фашистского» государства [233]. Немецкие фашисты хотели с помощью, как они выражались, «очистки народного тела» от всех «расово чуждых», «наследственно больных» и «асоциальных элементов» создать этнически и социально однородное, здоровое и дееспособное «народное сообщество», то есть «расу господ», превосходящую все другие народы и расы и тем самым имеющую право устроить новый мировой порядок по иерархическим и расистским критериям. Это имели в виду фашистские идеологи, когда провозглашали будущий «тысячелетний рейх». Жертвами этого «радикально фашистского» немецкого «расового государства» стали, наряду с «асоциальными» и «наследственно больными», прежде всего евреи, а также цыгане и славянские народы, также рассматривавшиеся как «неполноценные».

Это никак не связано с релятивизмом по отношению к холокосту. Напротив, холокост, под которым в Германии понимают (в отличие от Америки) только убийство евреев, приобретает теперь более емкое значение как часть более массового и более ужасного расового убийства. Оно было в значительной степени осуществлено «радикально фашистским» немецким «расовым государством».

Это, впрочем, не означает, что другие фашистские режимы не имели планов «окончательного решения» расовой проблемы и не проводили соответствующей политики. Расистские требования можно найти в идеологии и программах всех фашистских партий. И все фашистские режимы провели в жизнь хотя бы некоторые из них. В особенности это касается государства хорватских усташей, проводившего истребительный поход с расовой мотивировкой против евреев, цыган, сербов и боснийских мусульман. Итальянский «нормальный фашизм» тоже проводил расовую политику в самой Италии, а в особенности в захваченных странах – Ливии и Абиссинии [234]. Прежде всего это коснулось лиц, принадлежавших к славянским меньшинствам, затем так называемых колониальных народов [235], а также итальянских евреев [236] и часто все еще упускаемых из виду цыган [237].

Теперь мы переходим к научным аргументам, выдвинутым против применения общего понятия фашизма. Были ли, в самом деле, различия фашистских движений существеннее их сходства? На этот вопрос можно ответить, лишь применяя сравнительный метод [238]. Но подобных исследований по-прежнему недостаточно [239]. Критика, развитая в 70-е – в начале 80-х годов Гильбертом Аллардайсом [240], Берндом Мартином [241] и Ренцо де Феличе [242], была необоснованной. И все же, по крайней мере, в Германии она достигла своей цели, так как сравнительные исследования фашизма остановились перед «кучей развалин» [243].

Но за пределами Германии дело обстояло иначе. В то время как француз Пьер Экоберри [244] и израильтянин Зеев Штернгель [245], пользуясь общим понятием фашизма, отказываются от подробных сравнений, итальянские историки, такие, как Лучано Казачи [246], Энцо Колотти [247], Густаво Корни [248], Анджело дель Бока [249] и другие, указали общие черты итальянского и немецкого фашизма, а также некоторых других фашистских движений, которые все еще решительно отрицал умерший перед этим Ренцо де Феличе. Подобные сравнения немецкого и итальянского фашизма были проведены также некоторыми английскими и немецкими историками [250]. Напротив, историки, занимавшиеся спорным вопросом, следует ли считать франкистский режим фашистским, как правило (за исключением Стенли Пейна [251]), отказывались сравнивать его с другими фашистскими движениями [252]. Впрочем, в некоторых работах, посвященных истории отдельных фашистских движений, можно найти замечания сравнительного характера [253]. Это справедливо и в отношении ряда общих исследований истории фашизма, старых и новых [254]. Совершенно неудовлетворителен обзор польского историка Ежи В. Борейши, посвященный «фашистским системам в Европе» и ориентированный исключительно на факты; автор всячески избегает спорного вопроса о допустимости применения общего понятия фашизма и одновременно пользуется взаимно исключающими друг друга понятиями «фашизм» и «тоталитаризм» [255]. Наилучшие и важнейшие из новых исследований о фашизме в сравнительной перспективе принадлежат англоязычным авторам.

Из них следует упомянуть, например, американца А. Джеймса Грегора [256], трактующего, впрочем, понятие фашизма столь широко, что оно распространяется и на коммунистические диктатуры в странах «третьего мира»; а это вынуждает автора исключить из категории фашизма как раз немецкий «радикальный фашизм».

Иначе поступили Стенли Пейн [257], а также англичане Роджер Итуэлл [258], Роджер Гриффин [259] и Уолтер Лакер [260]. Они положили в основу своих сравнительных исследований некоторый «идеальный» тип фашизма. При этом «фашистскими» считаются не те движения и режимы, которые обнаруживают отчетливое сходство с итальянским фашизмом, определяющим стиль и, следовательно, реальный тип фашизма, а такие, идеология и внешний образ которых удовлетворяют условиям так называемого «фашистского минимума» [261]. Особенно важной становится здесь идеология фашизма, определяющая его сущность. Роджер Гриффин, сводя фашистскую идеологию к ее националистической составляющей, рассматривает идеологию как системообразующий элемент, являющийся «палин-генетической (т. е. направленной на „национальное возрождение“) формой популистского ультранационализма» [262].