Большой террор. Книга II

Того же 9 июня все газеты были уже полны отчетами о митингах в различных медицинских учреждениях. Московское объединение врачей-терапевтов, профсоюз медработников и прочие единодушно поносили преступника. Еще через сутки прислали подобные осуждения врачебные организации Киева, Тулы, Свердловска и других частей страны. Все, конечно, сурово клеймили врача-злодея, позор советской медицины. Среди видных врачей, выступавших тогда против Плетнева и подписывавших яростные резолюции с нападками на него, находим имена М. Вовси, Б. Когана и В. Зеленина — тех, кто (подобно Шерешевскому и В. Н. Виноградову) в 1952-53 годах сами пошли под пытки в МГБ по «Делу врачей-вредителей».

На суде, состоявшемся 17–18 июля 1937 года, Плетнев был приговорен к двум годам заключения. В печати было сказано, что он «признался» в своем преступлении. Вот в таком-то виде, разбитый и обесчещенный, преданный своими коллегами, осужденный за позорное преступление, он был доставлен в следственные камеры Лубянки, где его ожидало нечто еще худшее. [656]

Теперь, на суде, Плетнев говорил о «сильных угрозах (Ягоды) по отношению ко мне и по отношению к моей семье» [657] и, под градом вопросов Вышинского, «признавался» в своей роли в убийстве Куйбышева и Горького.

Плетнев упомянул о своих связях с доктором Никитиным, любимым врачом Толстого. Никитин, в числе других врачей, был выслан за несколько лет до того, но Плетнев заявил, что не верит в какую-либо политическую настроенность Никитина. [658] Это был достойный отпор фальшивым политическим обвинениям, в свое время выдвинутым против выдающегося коллеги Плетнева.

Защитник Плетнева Коммодов установил своими вопросами, что путь профессора вмедицине был блестящим. Вслед за ним о том же стал спрашивать Вышинский, напомнив о «насилии» Плетнева. Врач сделал попытку отрицать тогдашнее обвинение, но Вышинский набросился на него в своем самом худшем, надменном и хулиганском стиле.

Вышинский: Сколько вы сказали у вас лет вашего врачебного стажа?

Плетнев: Сорок.

Вышинский: Вы считаете безупречным этот стаж?

Плетнев: Да, я считаю.

Вышинский: Безупречным?

Плетнев: Да, я считаю.

Вышинский: За эти сорок лет у вас не было никогда никаких совершенных в области вашей профессии преступлений?

Плетнев: Вам одно известно.

Вышинский: Я спрашиваю вас, потому что вы заявляете о безупречности вашей работы за сорок лет.

Плетнев: Да, но как я тогда отрицал…

Вышинский: Вы считаете, что тот приговор, который имеется по хорошо вам известному делу о насилии, учиненном вами над пациенткой, есть момент позорный для вашей деятельности?

Плетнев: Приговор, да…

Вышинский: Приговор порочит вашу деятельность или нет?

Плетнев: Порочит…

Вышинский: Значит за 40 лет были порочащие моменты?

Плетнев: Да.

Вышинский: Вы себя ни в чем не признавали виновным?

Плетнев: Я не могу сказать, что ни в чем.

Вышинский: Значит, в чем-то признали?

Плетнев: Да.

Вышинский: Это порочит вас?

Плетнев: Да. [659]

Третий из врачей, Казаков, подтвердил затем свое участие в умерщвлении Менжинского. Но в конце показанной он защищал свой метод лечения и заявил, что его «лизаты» не могли причинить вреда Менжинскому.

Вышинский: Вы вводили эти лизаты для чего? Для того, чтобы убить Менжинского?

(Казаков молчит).

Вы вводили лизаты с этой целью? Вы тогда были уверены, чтл они помогут вашим преступлениям?

Казаков: Видите ли, лизаты имеют двоякое действие.

Вышинский: Вы осмеливаетесь утверждать, что эти три лизата были безвредны для Менжинского?

Казаков: Да, эти три лизата были безвредны.

Вышинский: А могли ли вы провести Ягоду?

(Казаков молчит).

Вышинский: Ввиду невозможности получить прямой ответ на этот ясный вопрос, я прошу суд прервать заседание и дать возможность экспертизе ответить на вопрос, поставленный мною Казакову. [660]

После получасового перерыва комиссия экспертов поддержала точку зрения Вышинского:

«Такое сочетание методов лечения не могло не привести к истощению сердечной мышцы больного В. Р. Менжинского и тем самым к ускорению наступления его смерти.

Эксперты:

Заслуженный деятель науки профессор Д. А. Бурмин. Заслуженный деятель науки профессор Н. А. Шерешевский.

Профессор В. Н. Виноградов.

Профессор Д. М. Российский.

Доктор медицинских наук В. Д. Зипалов.

9 марта 1938 года. Москва». [661]

Вышинский затем огласил «признания», сделанные Казаковым на предварительном следствии. Под таким давлением Казаков в конце концов подтвердил свою виновность, и Вышинский смог окончить допрос так: «… поскольку мы имеем определенное заключение экспертизы, а Казаков отказался от своего утверждения о нейтральности этих лизатов, вопрос можно считать исчерпанным». [662]

Суд перешел к допросу последнего из подсудимых — Максимова-Диковского. Он «признал», что в секретариат Куйбышева его устроил Енукидзе, и объяснил, как якобы помогал медикам-убийцам свести Куйбышева в могилу.

После этого Вышинский представил медицинского «свидетеля», доктора Белостоцкого, который присутствовал при последнем заболевании Горького и теперь давал показания против Плетнева и Левина. Наконец, суд заслушал окончательное заявление комиссии экспертов, подтверждающее все обвинения медицинского характера и покушение на здоровье Ежова.

Как мы увидим, свидетельства по поводу этих «врачебных убийств» путанны и неполны. Можно быть уверенным, что все подсудимые были невиновны в измене, заговорщицкой деятельности, шпионаже и вредительстве. С другой стороны, мы можем практически определенно утверждать, что ответственность Ягоды за убийство Кирова была установлена правильно — с той небольшой поправкой, что инструкции на этот счет Ягода получал не от Енукидзе, а от Сталина. Однако в темной истории смертей Менжинского, Пешкова, Куйбышева и Горького почва у нас под ногами не столь тверда.

Прежде всего: были ли они вообще убиты? А если да, то врачами ли — хоть кем-нибудь из врачей?

Сразу же надо сказать, что надежда на силу медицинской «клятвы Гиппократа», обязывающей врачей к профессиональной добросовестности, тут не оправдывается. Действительно: либо пятеро врачей (Левин, Плетнев, Казаков, А. И. Виноградов и Ходоровский) были виновны в предъявленных им преступлениях, либо пятеро других врачей — членов экспертной комиссии, — а также доктор-свидетель Белостоцкий виновны в соучастии в юридическом убийстве первых пяти.

События того времени были во многом повторены в 1952-53 году. Ведь либо участники (или кто-нибудь из участников) пресловутого «Дела врачей-вредителей» действительно ускорили смерть Жданова — факт их реабилитации в атмосфере марта 1953 года, когда преемники Сталина не хотели ворошить старого, не снимает такой вероятности, — либо врач-доносчица Л. Тимашук хотела пыток и смерти своих коллег по профессии. В последнем случае ее вину разделяют члены новой комиссии медицинских экспертов, подтвердившей вину «врачей-вредителей»; эти люди, позднее получившие порицания, фактически были соучастниками действия, которое нормально должно было привести к уничтожению их коллег.

Ни в одном случае врачей нельзя обвинять в том, что они были инициаторами преступлений. Однако деградация гуманной — в этом случае, медицинской — профессии под действием политического террора делает описанные события особенно отвратительными.

Наиболее вероятно, что ни доктора А. И. Виноградов и Ходоровский, умершие при неизвестных обстоятельствах в руках органов безопасности, ни опозоренный профессор Плетнев, скончавшийся в каком-то штрафном лагере от истощения, ни доктора Левин и Казаков, расстрелянные на Лубянке в подвалах смертников после суда, не совершили никаких приписанных им преступлений. А если даже тот или иной из них что-то и делал, то ясно, что происходило это под исключительным и невыносимым давлением всей мощи государства. В любом случае они могут считаться в определенном смысле мучениками — их судьбой было неизвестное миру, печальное мученичество обыкновенных людей, сбитых с толку и попавших более или менее случайно в сферу политического маневрирования таких лидеров, для которых человеческая жизнь или правда — просто ничто.