Чукотка

- По борту надпись "Октябрина".

Капитан отдал команду в трубку машинного телеграфа, "Ангарстрой" замедлил ход и вскоре остановился. "Октябрина" подошла к борту и казалась маленьким теленком рядом с ездовым оленем. На палубе ее стояло человек двадцать парней и девушек из чукотских и эскимосских селений.

Капитан подошел к борту и спросил:

- Что такое?

Из рулевой будки шкуны вылез пожилой человек в замасленной робе, в роговых очках с синими стеклами и радостно проговорил:

- Здравствуй, русский капитан! Я тоже капитан, "Октябрины".

- Здравствуй, здравствуй, товарищ капитан! Что ты хочешь? - спросил его капитан "Ангарстроя".

- Ничего. Только хочу сказать: здравствуй.

Два капитана стояли друг против друга, оба улыбались, и хотя улыбки их были вызваны разными мыслями, но у обоих было неподдельно хорошее чувство друг к другу.

И вдруг капитан "Октябрины", повернувшись, заметил меня. Назвав мою фамилию, он прокричал:

- Какомэй!

Я узнал в нем моего давнишнего приятеля - председателя поселкового совета Ульвургына.

- Куда идет шкуна, Ульвургын?

- Ликвидаторов развожу, а завтра опять на кульбач.

Нас перебил капитан "Ангарстроя":

- Ну, товарищ капитан, стоять я не могу. До свидания! - сказал он.

- До свидания, до свидания! - замахал руками Ульвургын.

Замахали и пассажиры "Октябрины". Прикинув, что "Октябрина" скорей доставит меня на культбазу, я решил сойти с парохода. Быстро спустившись по штормтрапу на палубу "Октябрины", я крикнул:

- Николай Павлович, оставляю свои вещи на ваше попечение. Буду вас встречать в заливе Лаврентия. Извинитесь перед Татьяной Николаевной, что не разбудили ее. Видите - некогда!

Но учитель, кажется, не слышал меня. Он беспрерывно щелкал "лейкой" и, когда у него вышел последний кадр, торопливо стал вкладывать новую катушку.

Машины "Ангарстроя" загрохотали, и он, отделившись от "Октябрины", пошел своим курсом.

"Октябрина" покачивалась на волне, образованной винтом парохода. Теперь можно было считать, что я попал наконец домой.

- Пойдем, пойдем в каюту, - вцепившись в мою руку, сказал Ульвургын.

Он шел по палубе характерной балансирующей походкой, какой ходят моряки.

- Только пахнет здесь, - словно извиняясь, проговорил Ульвургын. Теперь охотимся за моржами на шкуне. Мясо таскаем, поэтому пахнет, продолжал он говорить, морща нос, как будто сам очень страдал от невыносимого запаха моржатины.

Мы остановились около кубрика. Нас окружили парни и девушки, подходившие поочередно здороваться со мной. Некоторые, поздоровавшись один раз и пропустив человек пять-шесть, вновь протягивали руки. Все они были ликвидаторами неграмотности и ехали с курсов по домам.

Здесь были Рультынкеу и Алихан.

- Сколько же классов ты окончил, Рультынкеу?

- Пять только. На курсы послали. Говорят, народ учить надо, - ответил он.

- Эгей! - весело крикнул Ульвургын. - Помолчите! - И, обращаясь ко мне, он серьезно сказал: - Покрепче заткни пальцами уши. Что-то по секрету от тебя нужно всем сказать.

В глазах Ульвургына светилось лукавство. Я немного удивился этому секрету, но выполнил его желание.

Обхватив ликвидаторов руками, пригнувшись, он шепотом что-то говорит им. Ликвидаторы, улыбаясь, кивают головой.

- Теперь вытащи пальцы, - беря меня за руки, говорит Ульвургын и тут же, свесив голову в кубрик, кричит: - Миткей, чай готовь!

Миткей, видимо, этим и занимался, так как в ту же секунду с шумом вспыхнул примус.

Мы спустились в маленький кубрик, напоминавший четырехместное купе вагона. Так же как и в купе, в кубрике было четыре койки. Две верхние завешены ситцевыми занавесками. В углу - камелек, в середине - столик.

На столике лежал планшет засаленной карты крупного масштаба северо-востока Азиатского материка. На стенке, в рамке из моржовой кости, висел портрет Сталина работы местного художника, исполненный карандашом.

Я присел на койку рядом с Ульвургыном и угостил его папироской.

- Капитан! Старпом спрашивает, куда мы теперь идем? - крикнул кто-то сверху.

Не торопясь, Ульвургын посмотрел на карту, ткнул пальцем в какую-то точку и сказал:

- Вот сюда. В бухту Пенкегней. Пусть держит прямо через Мечигмен, на остров Аракамчечен.

- Есть, товарищ капитан, - ответил тот же звонкий голос.

Карта не очень нужна была капитану Ульвургыну, так как он и без нее отлично знал свои воды, - но ведь все большие корабли ходят с картами.

- Вот видишь, какая теперь шкуна у нас! Вельботы в море бьют моржей, а мы таскаем мясо в колхоз. Как китобойная матка "Алеут". Много стало у нас мяса!

Ульвургын помолчал и, посматривая на папиросу, с чувством сожаления сказал:

- Раньше ты меня сделал председателем. Только теперь я не председатель. Ушел из председателей. Пусть молодые будут председатели. Ошибка получилась у меня. А когда на "Октябрину" искали капитана, я сказал: "Ага, в капитаны я пойду! Пусть Аттувге будет председателем".

- Какая же ошибка, Ульвургын?

- Помнишь, как на кульбач ты построил первый раз баню? Как ты уговаривал людей поливаться водой? Сначала боялись, а потом - хорошо.

- Помню.

- Потом, когда ты уехал, в то лето я долго-долго думал. Я сделал у себя постановление. В совете. Всем нашим людям надо летом мыться в речке. Палец намочил в речке - ничего, вода хорошая. Только наша речка бежит с гор, и когда все люди залезли в речку, стали говорить: "Пожалуй, вода холодна!" - "Нет, говорю, не холодна - все время держу палец". Люди послушались постановления - и стали кашлять, и грудь болела. Вот такая ошибка, - вздохнув, закончил он.

- Да, Ульвургын, бывает, что человек и ошибается.

И я почувствовал, что после этой "ошибки" Ульвургын стал мне еще ближе.

- Кто же, Ульвургын, работает у тебя на шкуне?

- Верхняя полка - моя. Вторая верхняя - старпома. На которой сидим повара Миткея. Вот этого, - показывает он пальцем.

Миткей широко улыбается и молча ставит на стол чашки, режет хлеб.

- А та - ревизора Тмуге.

- О, ревизор у тебя есть?

- И на пароходах бывают ревизоры. Как же без него? Кто деньги будет получать с рика за пассажиров? Кто мясо в колхоз будет сдавать?

- Значит, всего четыре человека?

- Пять. Стармех пятый. Спит он. Сутки вчера работал, на берег не сходил. Охотились на моржей.

- Кто механиком работает?

В глазах Ульвургына появилась усмешка, и он сказал:

- Старик один из дальнего стойбища. Ты не знаешь его.

По глазам Ульвургына видно было, что он затеял что-то коварное. Однако я не придал значения его шутливому настроению.

- А почему же, Ульвургын, у тебя нет капитанского пиджака с пуговицами?

И вдруг я увидел, что задел самое больное место капитана "Октябрины". Он переменился в лице и сказал с некоторым возмущением:

- Фактория плохо работает. Еще прошлым летом обещали привезти. Если теперь не привезут, в рик поеду жаловаться.

Мы пьем крепкий, как кровь оленя, кирпичный чай, держа на весу большие эмалированные кружки.

Ульвургын, не допив чая, поставил кружку на стол и, обращаясь к Миткею, сказал:

- Поди скажи старпому - спать он будет в машинном отделении, гость будет спать на его месте.

Миткей, как евражка из норы, выскочил по коротенькой лесенке на палубу.

Ульвургын встал, открыл ящик под койкой и взял простыню и наволочку. Потрясая ими в воздухе и тихо смеясь, он проговорил:

- Это тебе.

Теперь я начал понимать все его "секретные мероприятия". По-видимому, он захотел поразить меня своей культурностью.

Сдернув суконное одеяло с койки старпома, Ульвургын сказал:

- Кит-кит (немного) грязный. Надо заменить. Вот здесь будешь спать.

Около капитанского кубрика толпились ликвидаторы. Они тихо сидели на тюленьих колаузах* и разговаривали шепотом.

[Колауз - мешок для хранения дорожных вещей.]