Сталинизм. Народная монархия

А Черчилль в то время думал — не мог не думать — о превратностях судьбы. Даже в страшном сне ему не снилось, что он будет сидеть с большевиками за одним столом и вести разговоры об оказании им помощи. Тешило одно: это ненадолго. В политике все возможно. Надо идти на союз со своим врагом против общего врага. А когда закончится война, тогда можно будет добить и сегодняшнего союзника. Надо только вести дело таким образом, чтобы сохранить свои силы. Действовать по обстоятельствам, а со вторым фронтом не спешить. Не стоит рисковать.

Из задумчивости Черчилля вывел Сталин.

— Что касается риска, — сказал Иосиф Виссарионович. Черчилль от неожиданности вздрогнул и посмотрел по сторонам. Вдруг ему почудилось, что он подумал вслух или Сталин каким-то образом проник в его сокровенные мысли, — то по моему мнению, человек, который боится рисковать, всегда находится в проигрыше.

Сталин вновь вернулся к разговору об открытии второго фронта в Европе, а Черчилль стал излагать план операции «Факел» — вторжение в Северную Африку, которое предполагают осуществить союзники в октябре 1942 года. Тут же включился в разговор и Гарриман. Он заявил, что президент Рузвельт, насколько это ему известно, также поддерживает операцию «Факел».

Сталин понял, что без него, за его спиной Англия и США сговорились тянуть время с открытием второго фронта, а Черчилль прилетел в Москву только за тем, чтобы поставить его в известность о принятом решении и добиться одобрения операции «Факел». Изменить он уже ничего не может, а свое несогласие с такой постановкой вопроса он высказал. Видимо, их еще интересует, как он поведет себя в этой ситуации. Сталин с минуту помолчал. Достал еще одну папиросу и закурил.

— Ну что ж, — сказал он, — я понимаю, не в моих силах заставить союзников выполнять ранее принятые на себя обязательства.

Уже после отъезда английской делегации из Москвы Сталин проанализировал предложенную Черчиллем операцию «Факел». Она оказалась с подводными камнями, которые было трудно увидеть при поверхностном взгляде. Вслух говорилось, что вся операция задумана с целью отвлечения с советско-германского фронта немецких войск. А на самом деле Черчилль уже в iy пору строил план высадки англо-американских войск на Балканах, чтобы вступить в страны Юго-Восточной Европы раньше прихода туда Красной Армии, сформировать там подконтрольные Великобритании правительства и воздвигнуть так называемый «санитарный кордон» против проникновения большевизма в Европу. Собственно, это была попытка повторить вариант, который был осуществлен странами Антанты после Первой мировой войны.

Сталину не составило большого труда разобраться в замыслах Черчилля, которого волновали не столько союзнические обязательства и победа над общим врагом, сколько боязнь всевозрастающего влияния Советского Союза на другие страны. Позже догадку Сталина подтвердил сам Черчилль. В своей записке, адресованной министерству иностранных дел Англии, копия которой попала и в личный архив Сталина, он писал: «Вопрос стоит так: готовы ли мы примириться с коммунизацией Балкан и, возможно, Италии?.. Наш вывод должен состоять в том, что нам следует сопротивляться коммунистическому проникновению и вторжению».

И Черчилль сопротивлялся изворотливо и коварно. Его усилиями было сорвано открытие второго фронта не только в 1942-м, но и в 1943 году, оставив Советский Союз в одиночестве сражаться против общего врага.

Союзники или противники

Обострение союзнических отношений началось после разгрома фашистских войск в Сталинграде. Черчилль и Рузвельт поздравили Сталина с блестящей победой и, посоветовавшись между собой, решили повременить с открытием второго фронта в Западной Европе. Сталин расценил это как предательство. Он вспомнил и о высказываниях отдельных политических деятелей Запада, которые мечтали по возможности обескровить главных участников вооруженного конфликта — Советский Союз и Германию, — с тем расчетом, чтобы в подходящий момент продиктовать им свои условия. Данную программу и выполняли Черчилль и Рузвельт.

В личном архиве Сталина хранились копии писем, которые он отправил тогда своим вероломным союзникам. Вот письмо Рузвельту от и июня 1943 года.

«Ваше послание, в котором Вы сообщаете о принятии Вами и Черчиллем некоторых решений по вопросам стратегии, получил 4 июня. Благодарю за сообщение. Как видно из Вашего сообщения, эти решения находятся в противоречии с теми решениями, которые были приняты Вами и г. Черчиллем в начале этого года, о сроках открытия второго фронта в Западной Европе.

Вы, конечно, понимаете, что в Вашем совместном с г. Черчиллем послании от 26 января сего года сообщалось о принятом тогда решении отвлечь значительные германские сухопутные и военно-воздушные силы с русского фронта и заставить Германию встать на колени в 1943 году.

После этого г. Черчилль от своего и Вашего имени сообщил 12 февраля уточненные сроки англоамериканской операции в Тунисе и Средиземном море, а также на западном побережье Европы. В этом сообщении говорилось, что Великобританией и Соединенными Штатами энергично ведутся приготовления к операции форсирования Канала в августе 1943 года и что если этому помешает погода или другие причины, то эта операция будет подготовлена с участием более крупных сил на сентябрь 1943 года.

Теперь, в мае 1943 года, Вами вместе с г. Черчиллем принимается решение, откладывающее англо-американское вторжение в Западную Европу на весну 1944 года. То есть открытие второго фронта в Западной Европе, уже отложенное с 1942 года на 1943 год, вновь откладывается, на этот раз на весну 1944 года.

Это Ваше решение создает исключительные трудности для Советского Союза, уже два года ведущего войну с главными силами Германии и ее союзниками с крайним напряжением всех своих сил, и представляет Красную Армию, сражавшуюся не только за свою страну, но и за своих союзников, своим собственным силам, почти в единоборстве с еще очень сильным и опасным врагом.

Нужно ли говорить о том, какое тяжелое и отрицательное впечатление в Советском Союзе — в народе и в армии — произведет это новое откладывание второго фронта и оставления нашей армии, принесшей столько жертв, без ожидавшейся серьезной поддержки со стороны англо-американских армий.

Что касается Советского правительства, то оно не находит возможным присоединиться к такому решению, принятому к тому же без его участия и без попытки совместно обсудить этот важнейший вопрос и могущему иметь тяжелые последствия для дальнейшего хода войны».

Столь откровенное вероломство союзников поражало Сталина. Он знал, что Черчилль и Рузвельт были в сговоре, что они не желали добра Советскому Союзу, но он не думал, что они будут действовать настолько открыто, без зазрения совести. Они не просто из года в год переносили начало военных действий в Западной Европе, но, казалось, упивались и развлекались в создавшейся ситуации своим выгодным положением. Зная, что советский народ и его Красная Армия, защищая себя, защищают и их, они не только не спешили на помощь, а, спрятавшись за их спины, выжидали, выгадывали и подсчитывали, какую можно извлечь выгоду для себя. Это была позиция не союзников-друзей, а позиция предателей. Не раз и не два Сталину хотелось высказать все, что он думает об их действиях, прямо в лицо Черчиллю и Рузвельту, но всякий раз он сдерживал себя, понимая, что такой разрыв будет на руку фашистской Германии. Лучше дипломатическим путем решать свои разногласия. С паршивой овцы, как говорится в мудрой пословице, хоть шерсти клок.

Однако его отношение к «союзникам» все же прорывалось в письмах к ним. В послании Черчиллю от 24 июня 1943 года он ловит его на противоречиях и непоследовательности в действиях. В одном из писем Черчилль сообщает об энергичной подготовке к открытию в 1943 году второго фронта, а спустя несколько месяцев, ссылаясь на трудности форсирования Канала, заявляет, что вторжения англоамериканских войск в Западную Европу не будет. Сталин в ответ показывает, что он понимает истинную цену подобных оправданий и оговорок.