Политическая культура древней Японии

Летопись приводит молитву митрополита Макария, которую он произнес во время интронизации Ивана IV ^[644]. В этой молитве (которая имеет отчасти и характер поучения) актуализируются следующие положения: уподобление интронизируемого библейскому Давиду, избранного на царство пророком Самуилом; пожелание долгожительства («долгота дний»); пожелание быть правоверным христианином («соблюди того в непорочной вере»); наказ справедливо судить подданных; пожелание воинских побед («утверди его мышцу, покори ему вся варварскыя языки»). Таким образом, в этой молитве не только высказываются мифологические (ветхозаветные) обоснования легитимности (в отличие от тэнно, они имеют опосредованный характер — через уподобление) и обычные заклинания-благопожелания здоровья, но и обрисовывается некоторая программа тех будущих действий (фиксируются права/обязанности интронизируемого), которые связаны с функциями высшего судьи и военоначальника, что имеет отношение к общим отличиям в концепции верховного правителя в России и Японии.

Легитимность. Согласно основному аспекту китайской концепции легитимности династии («мандат Неба»), старая династия неизбежно растрачивает имеющийся у нее запас энергетики-добродетельности (кит. дэ, яп. току) и лишается, таким образом, полученного ранее (мирным или насильственным путем) ее основателем мандата Неба, а основатель новой династии, обладающий этой сакральной энергетикой, получает приказ Неба занять трон. Таким образом, в Китае с его бурной и длительной историей смена династии «вмонтирована» в политическую философию, культуру и практику. Несмотря на многочисленные заимствования из Китая, в Японии (после некоторого переходного периода) эта основная идея китайской политической мысли была отвергнута, т. к. это осознавалось как помеха в деле обеспечения внутриполитической стабильности ^[645].

Легитимность японской правящей династии определяется прежде всего ее происхождением от богини солнца Аматэрасу, что нашло первичное письменное обоснование в мифологическо-летописных сводах «Кодзики» (712 г.) и «Нихон секи». Обоснованный там с помощью мифологического нарратива (уровень японской культуры этого времени еще не позволял появиться сочинениям теоретического плана) мифологическо-генеалогический довод обладал достаточной определенностью, «верифицируемостью» (с точки зрения представителя традиционной культуры) и мощной объяснительно-оправдательной силой. Японскому тэнно, как уже говорилось, не требовалось согласия никаких религиозных институтов, ибо тэнно сам по себе являлся обладателем высшего авторитета, не нуждающегося ни в каких оправданиях (в том числе и международных) ^[646]. Этот авторитет оказался настолько непререкаемым, что несмотря на все исторические перипетии династия тэнно до сих пор занимает престол.

Практически все исследователи единодушны в том, что на формирование концепции верховной власти в России XV–XVI вв. основное влияние оказали два события. Оба они связаны с коренными изменениями в международной обстановке: падение Константинополя и постепенный выход из-под ордынского ига. Претензии на обеспечение преемственности по отношению к василевсам и ордынским ханам и определяют основное содержание строительства модели царской власти, что еще раз подтверждает гиперчувствительность России к внешнему фактору. Поскольку составляющие этого наследства имели чрезвычайно противоречивый и разностадиальный характер, то и все здание царской власти оказалось достаточно непрочным («царский» период Рюриковичей — это всего два поколения; «царский» период Романовых — всего столетие).

Легитимность московских великих князей, а впоследствии и царей, определялась двумя факторами: наследственным правом («стариной», «природностью» князя-царя) и «богоутвержденностью» («богоизбранностью»), под которой стала пониматься избранность Богом князя Владимира ^[647], которая наглядно реактулизировалась в получении благословения (миропомазания) от митрополита (патриарха). Легитимность династий Калитичей, несмотря на внутридинастические конфликты, фактически не подвергалась сомнению, поскольку право родства в системе ценностей политической элиты занимало весьма высокое место, о чем свидетельствует, в частности, пренебрежительное отношение Грозного к выборным монархам ^[648].

Первоначально легитимность московских князей коренилась не в «дальней истории», а в «истории ближней»(историческое или же квазиисторическое предание), т. е. считаясь «богоутвержденными» ^[649], они не считались «божественными» — авторитет их коренился все-таки в историческом (а не мифологическом) времени. Осознавая недостаточность «ближнеисторической аргументации», идеологами (главным образом, церковными) были предприняты дополнительные усилия по повышению авторитетности правителя. Разрабатываются идеи «Москва — третий Рим» (перенесенная на русскую почву широко распространенная концепция translatio imperii), в XVI в. появляется «Сказание о князьях Владимирских» ^[650], повествующее о родстве Рюриковичей с библейским патриархом Ноем и римским императором Августом (через его брата Пруса), при котором родился Христос («Почен от Августа кесаря» — так аттестовал себя в дипломатических документах Иван Грозный ^[651]). Эта легенда (занимающая место отсутствующего в русской официальной традиции «настоящего» мифа) входит затем в чин венчания русских царей.

Следует признать весьма позднее конструирование легенды, для укоренения которой в общественном сознании требовалось определенное время. Мы хотим сказать, что власть русских царей носила изначально более шаткие, более «человеческие» основания, подлежащие к тому же международному утверждению, поскольку российская власть и церковь (а, скорее, сначала церковь, а затем уже власть) мыслили себя в терминах общехристианской историческо-духовной парадигмы и такого же международного порядка с центром в Константинополе (еще в XIV в. русского великого князя считали там «стольником» василевса) ^[652]. Так, после своего царского венчания Иван IV обратился за утверждением к константинопольскому патриарху. Потребовалось России и утверждение московского патриаршества другими православными патриархами, прежде всего константинопольским. Однако несмотря на все усилия, царский титул не стал международно общепризнанным, о чем сообщал, в частности, уже во второй половине XVII в. Юрий Крижанич, утверждавший, что в Европе все называют Алексея Михайловича не царем, а «великим князем».

Некоторые исследователи полагают, что светская значимость династической легенды о родстве Калитичей с римскими императорами не шла ни в какое сравнение с религиозным смыслом, вкладываемым в понятие «царь» (т. к. это понятие ассоциировалось с библейскими царями) ^[653], однако нам такая оценка представляется несколько односторонней, поскольку чаемое родство с римскими императорами (попытка его обретения была обычной общеевропейской практикой того времени) создавало в перспективе возможность для вполне недвусмысленного отождествления российской власти (особенно начиная с эпохи Петра) и с языческим Римом. Кроме того, культурно-властные парадигмы российской жизни были таковы, что предотвращали самостоятельное бытие царя, как источника религиозной благодати — он до некоторой степени обладал ею только при сотрудничестве с церковью (см. ниже).