Отпадение Малороссии от Польши. Том 1

Когда пришла очередь казнить пятерых товарищей Сулимы, и они стояли уже на эшафоте, коронный канцлер, Фома Замойский, выпросил у короля помилование одному из них Павлу Михновичу Буту, иначе Павлюку. По рассчету ли, или по наследственной терпимости, действовал сын знаменитого Яна Замойского, но он сделал такую же ошибку, пощадивши Павлюка, как и Острожский, помиловав Косинского. Вернувшись на родину Бут [48], или Павлюк, поступил по пословице о волке, который никогда не перестает смотреть в лес. Он сделался ватажком выписчиков и возмутителем реестровиков.

Между тем казнь, от которой спасло его ходатайство коронного канцлера, послужила украинским летописцам темою для сочинения публичной инквизиции над мнимыми героями национальной свободы. Сами ли Павлюки сочиняли варшавские ужасы, или им служили своею грамотностью озлобленные попы и монахи, только в Малороссии, вместе с казацкими бунтами совершалась революция мнений, имевшая гибельное влияние на судьбу её обитателей, к какому бы вероисповеданию они ни принадлежали.

Наша малорусская нация, в целом своем составе, очутилась тогда в Польском государстве между двух противоположных течений. Верхнее увлекало ее к западу, нижнее — к востоку, и в обоих течениях участвовали люди, усвоившие иезуитскую манеру морочить общество. Но мороченье современников, с одной стороны, посредством выдумок в пользу папства, а с другой — посредством басен, ложных слухов и представления казацких разбоев войною за веру, служит потомству объяснением событий, в силу которых совершилось .

В то время, когда умы панов, мещан, самих казаков, чернорабочих сельских жителей, белого и черного духовенства находились под влиянием одного или другого мороченья, — разбойный элемент польско-русской республики продолжал развиваться на счет хозяйственного и промышленного общества.

За Московской войною 1633 — 1634 года последовала новая Шведская война. В этой войне казаки, недавно еще направляемые шведами против Польши, подвизались мужественно против Швеции. Литовский канцлер Альбрехт Радивил, в своем дневнике, рассказывает о чудесах их отваги и искусства. Отряд, состоявший из 1.500 человек, под предводительством атамана Вовка, нанятый товарищем канцлера, Павлом Сопигою, сел на заготовленные для него под Юрбургом чайки. Сам канцлер угощал казацкую старшину водкой и медом, а мещане снабдили весь отряд пищею и напитками. Появившись на Балтийском море под Пинявою, казаки озадачили шведов невиданной здесь со времен Капута и Ингиальда флотилией, овладели кораблем, нагруженным съестными припасами, аммуницией, и ужасали шведских моряков больше всего тем, что, разбросанные бурею по морю, появлялись перед ними, с возвратом тишины, в прежнем числе и порядке.

Те же самые казаки, или их товарищи, разорили, как уже сказано, королевскую крепость на Днепре, а турецкого султана и крымского хана, обеспеченных мирным договором с Польшею, вооружили своим пиратством против поляков до такой степени, что королевскому послу в Стамбуле не дозволяли видеться ни с какими другими послами, требовали, чтобы поляки приняли магометанскую веру, чтобы платили ежегодную дань Порте и истребили казаков. В противном случае, турки грозили опустошить Польшу огнем и мечем.

Такое оскорбительное для польско-русской республики требование заявляли в Стамбуле уже несколько раз, и всегда из-за новой swawoli ukrainnej, которая еще в конце XVI века озабочивала государственные сеймы. Свод польских законов (Volumina Legum) долго не называл этой сваволи казаками; и в самом деле, не одни казаки, но вся шляхта, мещане, даже католическое и православное духовенство, имели в своем составе разбойный элемент, не дававший ни частным хозяйствам, ни хозяйству государственному пользоваться теми богатыми средствами для преуспеяния, какие представляли польские и русские провинции королевства. В казацком своевольстве и в казацких набегах разрушительный элемент разбоя нашел только самое безобразное и вопиющее выражение свое. Но это произошло не от чего иного, (повторяю в сотый раз), как от своевольства шляхетского и от наездов одного пана на владения другого.

Если бы по крайней мере государственное казначейство польское было в порядке! Тогда бы и король и республика имели средства подавлять казацкие бунты вовремя, останавливать охотников до казацкого хлеба в стремлении к легким заработкам, которое убивало в поляко-руссах всякую привычку к постоянному и настойчивому труду. Но, ассигнуя весьма скудные средства в распоряжение короля и коронного гетмана из опасений к одному и другому, законодатели республики давали обыкновенно казацким разбоям дойти до невыносимости, и только тогда, когда «страшный домашний огонь» охватывал целые области, принимались гасить его собранными второпях средствами.

Павлюк, желая стать на место предводителя реестровиков, Василия Томиленка, начал с того, что представил им казацкую старшину панскими потаковниками и заедателями казацкого жалованья, которым-де она делится с панами.

За участие в Московском походе казакам дозволили вписать в шеститысячный реестр еще одну тысячу казаков, освобождаемых таким образом от старостинской и панской юрисдикции. Но жалованья, определенного Запорожскому войску, всё-таки из «королевского скарба» не присылали. Когда реестровые казаки привезли Сулиму в Варшаву, они просили короля заплатить их войску давно уже неполучаемый жолд. Король и в этом важном случае очутился в необходимости отсрочить исполнение казацкой просьбы, отговариваясь — чем же? тем, что и квартяное или коронное войско не получило еще заслуженного жолду, «по недостатку денег в скарбе».

Казаки просили позволения расположить свою армату в шляхетских имениях, во внимание к оскудению их средств. Но королевская власть на шляхетские имения не простиралась, а законодательное собрание не могло отдать пограничную шляхту на съедение казакам, которые уничтожали всякую доходность имения, лишь только в нем поселялись. Это значило бы собственными руками рушить стену, сдерживавшую напор Азии на Европу.

Таким образом реестровые казаки ни за то, что выдали Сулиму, ни за то, что сожгли его челны, разорили кош и забрали артиллерию, не получили никакой награды. Послы их привезли только обещание, что жалованье будет выплачено не позже рождественских святок. Но наступил новый 1636 год; прошла в напрасных ожиданиях зима; приближался уже и летний срок получения жолда, день св. Илии, а деньги из Варшавы не приходили.

Нескольких месяцев проволочки было достаточно для Павлюка, чтобы поднять в сулиминцах подавленный казацкий дух. Недовольные правительством реестровые казаки, в свою очередь, не могли противиться убеждениям людей, бредивших вольною волею.

Бунт обнаружился прежде всего в Переяславле, которого население заключало в себе казаков больше, чем все другие так называемые казацкие города. Это был бунт казацкой черни, всегда готовой броситься на казацкую знать, которую она называла дуками сребляниками с тем самым чувством, с каким низшая шляхта называла вельможных панов королятами. Для собственного спасения, «знатные казаки» прикинулись такими же бунтовщиками, в ожидании выручки от коронного гетмана.

На первый раз отвел грозившую им бурю приезд в Переяслав королевского коммиссара Лукаша Жовковского. Он убедил казаков отсрочить назначенную ими на день св. Ильи войсковую раду, уверяя, что скарбовый писарь едет уже в Украину с казацким жолдом. Но казацкая чернь, подзадориваемая сулиминцами, продолжала твердить о недоплаченном жалованье, другими словами — давать бунтовщикам предлог к террору над старшиною. На беду, скарбовый писарь с измышленными деньгами не являлся, а между тем один из червоннорусских панов подал казакам новый повод к волнениям.

Это был единственный сын русского воеводы, Яна Даниловича, и внук (по дочери) великого Жовковского, Станислав Данилович, владевший широким пространством пустынной земли между Русью, Днепром и Тясмином, в качестве корсунского старосты прибывши в свой старостинский город Корсунь в сопровождении обычного у знатных панов почта, русский воеводич, как его титуловали, расквартировал свою челядь в домах реестровых казаков. За постои панских служебников и коронных жолнеров казаки обижались больше всего, как люди, освобожденные от всяких повинностей, и этот щекотливый пункт надлежало бы пану старосте обойти. Но не таков был русский воеводич. Славный военными своими подвигами, он отличался таким буйством, как любой казак во время кипенья казацкого своевольства. В 1631 году, на сеймовом съезде, «без всякой вины», как пишет очевидец, искалечил он винницкого старосту Калиновского, отсек ему три пальца на правой руке, ранил левую и сверх того нанес еще пятнадцать ран. Маршалковский сеймовый суд объявил его лишенным чести, или инфамисом. По обычаю всех знатных преступников, Данилович старался смыть с себя инфамию усердною общественною службою. Когда новый король предпринял поход в Смоленщину, Данилович явился к нему с контингентом, содержимым на собственный счет, и много ему содействовал в одолении Шеина. Теперь он прибыл из червоннорусских имений своих в Корсунь вербовать выписанных из реестра казаков для похода на татар, которые угрожали украинным поселениям со стороны очаковских степей. Здесь ему доложили, что монахи Никольского монастыря самовольно основали на его старостинской земле местечки Бужин, Вороны, Лозы и Пива. Данилович велел прогнать чернецов из устроенных им хозяйств, а новозаложенное ими местечко приписать к староству.