Живые и мертвые (Живые и мертвые, Книга 1)

- Да, а что?

- А я Синцов. Не узнаете?

Климович молча положил бритву на подоконник и, словно в последний раз проверяя, может ли это быть, смерил взглядом поднимавшегося с койки, заросшего бородой, худого, широкоплечего человека и быстро пошел ему навстречу. Они обнялись, а у Синцова даже навернулась слеза - результат усталости и возбуждения.

- То-то я подумал вчера, что где-то видел этого политрука! - поспешил усмехнуться Климович.

- А я, если б не фамилия, с этой бритой головой тебя вообще не узнал бы!

- Бритой, да не добритой! - спохватился Климович и пошел обратно к зеркалу - добриваться.

Быть может, при других обстоятельствах они и больше обрадовались бы друг другу, но вчерашняя встреча в бою уже сама по себе была пределом радости, которую способны испытывать люди.

По-настоящему счастливы они оба были вчера, а сейчас им было просто приятно, что они встретились и, не видавшись со школьных лет, все-таки узнали друг друга, отчего разговор их сам собой перешел на короткую ногу.

- Комбриг твой в порядке, - говорил Климович, заново мыля перед бритьем голову. - Уже забрали из медсанбата, а там, говорят, на самолет - и в Москву! Уже и штаб фронта о нем запрашивал, и чуть ли не Ставка! Командующий сам у него с утра был. Он почему комбриг? Аттестовать не успели?

- Не успели, - не вдаваясь в подробности, ответил Синцов. Он слышал о прошлом Серпилина, но сейчас, после двух месяцев боев, ему не приходило в голову говорить об этом. - Да, значит, осталась пока что наша дивизия без командира...

- Была бы дивизия, а командира найдут! - отозвался Климович. - Ты что, в ней с самого начала?

Синцов в двух словах, так коротко, что даже сам удивился, рассказал свою историю до прихода к Серпилину.

- Значит, приблудился и солдатом стал, - с одобрительным смешком сказал Климович. - Я тоже нахватал таких приблудных, пока из окружения шел, и есть настолько боевые, что уже не представляю, как без них жил!

На душе у Синцова потеплело от этой косвенной похвалы, и он сказал то, о чем много раз думал, пока шли из окружения, - что проситься обратно в газету не будет, останется в дивизии.

- Если только сохранят ее, а не рассуют вас всех. Тут уже и из армии и из фронта приехали разбираться с вами, не знаю, какое там у них настроение...

- А что с нами разбираться? Мы же вышли как воинская часть: в форме, с оружием, со знаменем.

- А кабы не так, с вами вообще другой разговор был бы. Отправили бы рабов божьих на положенную по закону проверку да помотали бы душу: кто, откуда, зачем в окружение попал, зачем вышел? - При последних словах Климович невесело улыбнулся.

- Есть чему улыбаться! - озлился Синцов. - Что это, хорошо, что ли?

- Да уж чего хорошего! Хорошо было бы, если б мы сейчас не под Ельней, а под Кенигсбергом дрались, а немцы бы вместо нас из окружений выходили! А вообще вполне возможно, что ваш Серпилин и докажет, что надо за дивизией номер оставить и людьми пополнить, а не растаскивать то, что осталось. Вполне возможно, - повторил Климович. Ему захотелось утешить заметно помрачневшего Синцова. - Тем более - вы со знаменем вышли. Недавно тут в газете писали про одних, как они из окружения безо всего, с одним знаменем вышли, такой из этого шум сделали!

- А чего же плохого? - с обидой спросил Синцов.

- А чего особенно хорошего? - в свою очередь спросил Климович. - Надо стараться кроме знамени еще с танками, и с пушками выходить, и с людьми, которые еще воевать будут! А знамя ты всегда вынести обязан, если совесть не потерял! Мы тоже из-под Слонима знамя вынесли, но в заслугу себе этого не ставим, потому что как же еще иначе? И еще потому, что с семью танками из ста сорока вышли, хвастать нечем! А этот из газеты расписал: "Знамя, знамя!" - а что они, кроме знамени, вынесли и сколько живых людей вывели, хоть бы слово сказал! Будто это и не важно вовсе! Наговорил ему какой-то краснобай на радостях, что жив остался, а тот и пошел строчить...

- Вижу, не жалуешь ты газетчиков, - сказал Синцов.

- А чего их жаловать? Испытал бы на своей шкуре, что на душе творится, когда хоть и со знаменем выходишь, а без танков небось по-другому бы описал!

- Ну, я, например, испытал на своей шкуре, - сказал Синцов.

- О тебе теперь нет разговора, ты теперь солдат, - отрезал Климович и, вытащив из-под стола связанные бечевочкой новые, пахнущие дегтем сапоги, кинул их под ноги Синцову: - На, примерь!

Сапоги оказались малы, и Климович подосадовал: других сапог у него не было.

- Здоровые подставки отрастил! - глянул он на босые ноги Синцова. Только в пехоте и топать.

- А я ничего, потопал...

- А я, думаешь, не топал? Когда без танков остался, будь здоров топал. Одним словом, широка страна моя родная... Если б мне кто в тридцать девятом году, после Халхин-Гола, сказал, что так буду топать, - за насмешку бы принял, душу бы из него вытряс! Но ничего. - Он смочил полотенце одеколоном, вытер им после бритья голову и лицо и, расставив ноги, словно вызывая кого-то на бой, стоял перед Синцовым, маленький, широкоплечий, с выпиравшими из-под нательной рубахи мускулами. - Не переживай, подожди, еще въеду в Германию на своей "тридцатьчетверке". И тебя на броню посажу, если, конечно, нам до этого не выйдет с тобой "со святыми упокой" и фанерная память со звездочкой. Хаустов, принесли завтрак? - услышав за спиной скрип отворяемой двери, спросил Климович.

- Так точно! - Ординарец поставил на стол чайник и накрытые полотенцем тарелки.

- А в бане свободно?

- Нельзя сказать, чтоб свободно, товарищ подполковник...

- Когда чаю попьем, проводите политрука. Пару белья взяли ему?

- Так точно! Только страшусь, что... - ординарец окинул взглядом длинную фигуру Синцова.

- Давай сразу позавтракаем, - сказал Климович, натягивая гимнастерку, а то и мне недосуг и тебе надо бороду снять. На одиннадцать часов начальство ваш командный состав собирает. А ты зарос, как поп, только наперсного креста не хватает.

За завтраком Климович уже не возвращался к серьезному разговору и вообще торопился.

Посоветовав Синцову после голодухи медленней есть и аккуратней прожевывать, он наскоро выпил два стакана чаю и встал.