Русская Вандея

В том же духе не раз писал кубанский атаман ген. Филимонов [173], ген. Кутепов [174] и др. Только ни разу не приходилось мне читать подобных приказов за подписью Шкуро, Покровского и Май-Маевского. Эти остались до конца верными принципу: «живи и жить давай другим».

Наконец, третья язва белого стана, и тоже непобедимая, это очень легкое отношение к казенному добру.

Интересная вещь произошла с английским обмундированием, привезенным для армии. Едва успели его выгрузить в Новороссийске, как оно уже повсеместно появилось на рынке. Подъесаул Изварин, получавший для Дона английские вещи в этом городе, имел гражданское мужество заявить даже в Войсковом Круге о том, что при разгрузке происходили неимоверные хищения.3 К июлю уже значительная часть мирного населения ходила в английских френчах, шинелях, фуражках и обмотках. Даже женщины нарядились в эти подарки английского короля. Бойцы же на фронте, по обыкновению, ходили оборванные, и их начальство должно было просить милостыню у буржуев, чтобы одеть своих подчиненных.

2 августа приказом по Донской армии за № 123 [175] было предписано населению Донской области сдать властям английское обмундирование, но еще и в октябре, как отмечал в своем приказе № 176 новочеркасский комендант, половина города, в том числе и женщины, продолжала щеголять в одежде защитного цвета с клеймом британского интендантства.

Тыл являлся не только ареной для подвигов разных бессовестных хозяйственников и администраторов и убежищем для дезертиров, но и притоном для всевозможных темных личностей, очень ловко обделывавших свои дела. Страсть белого стана к бирюлькам в роде крестов, орденов и разных внешних отличий, не говоря уже про чины, была, как нельзя более, на руку разным самозванцам.

Уже самая офицерская форма давала повсюду пропуск. Блестящий гвардейский мундир гарантировал от требования документов. Прибавленный к своей фамилии титул обеспечивал место в штабе или в каком-нибудь хлебном учреждении.

Появлялись такие субъекты, которые к громкому титулу прибавляли чужую, очень громкую фамилию и до поры до времени колпачили доверчивое начальство. Так в донском тылу одно время подвизался «граф Сфорца-ди-Колонна князь Понятовский». Попадались более заковыристые клички.

В новочеркасской комендатуре еще с осени 1918 года приютился самозванный штаб-ротмистр Патушинский. Он выдавал себя за сына сибирского миллионера и деньги разбрасывал направо и налево. Человек ловкий и развязный, он втерся, через сенаторшу Э., даже в атаманский дворец. Его разоблачили лишь следующей зимой и упрятали на гауптвахту. Контр-разведка выяснила, что он еврей по национальности и карточный шулер по профессии.

Другой самозванец проник даже в наш военный суд. Об этом субъекте стоит поговорить несколько больше.

Летом 1919 года на улицах Новочеркасска появился некий кавалерийский ротмистр, с шестнадцатью поперечными нашивками на левом рукаве, что означало шестнадцать ранений в мировую войну, с четырьмя солдатскими и с одним офицерским георгиевским крестами, с двумя учеными знаками и рядом других отличий.

Блестящая форма несколько не гармонировала с его некрасивым, обезьяньим лицом и с грубыми манерами. Точно также бросалось в глаза и его оружие. Помимо шашки, разумеется, украшенной георгиевским темляком, ротмистр носил револьвер на ремне, точь-в-точь как это делали полицейские.

В один прекрасный день этот субъект, уже примелькавшийся на улице, явился к нам в прокуратуру с приказом атамана о зачислении его на службу кандидатом по военно-судебному ведомству.

— Ротмистр Яковлев, — отрекомендовался он. — Бывший офицер лейб-гвардии гусарского его величества полка. Окончил университет и политехникум.

На первых же порах обнаружилась его юридическая безграмотность. Потом поступила жалоба на его хулиганскую выходку, потом на мошенническую. Но выгнать не посмели. Ведь ротмистр гвардии назначен по протекции командарма.

Вдобавок 26 ноября, на празднике георгиевских кавалеров, атаман произвел героя в подполковники.

Только впоследствии, когда нам пришлось блуждать по задонским степям и близко столкнуться друг с другом, другие кандидаты, настоящие юристы, обнаружили, что Яковлев несомненный самозванец. В ст. Павловской, где мы остановились на более продолжительное время, я отправился к ген. Сидорину, чтобы доложить ему о наших сомнениях насчет его протеже.

— Кто в точности этот Яковлев, я не знаю. Знаю лишь, что при Каледине он участвовал в партизанских отрядах. Если находите нужным, арестуйте его, — сказал мне командарм.

Когда я вернулся в станицу, Яковлева уже след простыл. Он пронюхал, что затевается что-то недоброе в отношении его, и скрылся. Немного спустя я выяснил, что этот господин, прослуживший в прокуратуре три месяца, не более как околоточный надзиратель из г. Луганска. За время своей службы у нас он успел довольно выгодно жениться, при неразведенной первой жене, простой бабе.

Таких Патушинских и Яковлевых, «спасавших» Россию в тылу, обреталось великое множество. В Добровольческой армии, куда стеклось офицерство со всех концов русского государства, в 1919 году была учреждена особая комиссия для поверки прошлого офицеров. Она постоянно обнаруживала то два-три прибавленных чина, то самопроизводство в офицеры, то преступников в офицерской форме.

Характерен не факт появления среди тогдашнего хаоса самозванцев, с пышными титулами, высокими чинами и мнимым высшим образованием. Характерно то изумительное легковерие, с которым относились к неизвестным лицам при приеме их в армии и назначении на должности.

Одет человек в офицерскую форму, и баста. Значит, он офицер. Значит, избранный.

При таких условиях для вражеских разведчиков и агентов открывалось широкое поле деятельности.

XVI

КОЛДУНЬЯ В ШАПКЕ-НЕВИДИМКЕ

— Справимся на фронте с большевиками, пойдем в тыл бить спекулянтов, — грозил однажды «народный герой» ген. Шкуро.

— Тут-то наверняка расшибем себе голову, — заметили ему боевые соратники.

Развитие спекуляции являлось естественным и неизбежным последствием того строя, который царил на юге России. Ее порождали священное право собственности, свобода товарообмена, обилие денежных знаков при недостатке товаров, а отнюдь не какая-нибудь особенно злая воля, ничуть не более преступная, чем при обыкновенной купле-продаже.

Донской публицист Сисой Бородин дал довольно меткую характеристику спекуляции, хотя и в общих чертах, и указал причины, почему борьба с нею безуспешна.

«Всеведущая, вездесущая и всемогущая спекуляция спокойно избегает кар, — писал он в «Донских Ведомостях». [176] — Она всюду чувствуется, но никак никто ее не поймает. Правительства юга России думают поймать соблазнительную греховодницу и «повесить ее между двух столбов на перекладине». От всей души желаем увидеть спекуляцию в лице ее дельцов повешенной.

Но кого же мы повесим? И сколько нужно столбов с перекладинками? Не будет ошибкой, если скажем: да не меньше миллиончика для одного Дона с Кубанью и Тереком.

Кто спекулирует? Да все, кому есть охота и кто чужим добром не брезгует. Все, кого нужда гоняет и кто хочет на большие барыши посидеть в ресторанчике за круглым столиком с бутылочкой.

Посмотрите в Ростове и стольном городе Черкасском на упитанных и прилизанных господинчиков и смело ведите их на перекладинку: то все спекулянты чистокровные, ошибки не будет никакой. Спекулируют и бабы кривянские, потеряв стыд и совесть: на базаре берут за фунт масла последний ермак [177] из рук офицера хромого или чиновника захудалого».

Публицисту-законодателю и полковнику генерального Штаба было крайне неудобно в официозе приводить конкретные примеры бьющей в глаза спекуляции и называть имена.