Две силы

– А вот вы, Валерий Михайлович полюбуйтесь, как наш брат, таёжник, птицу пулей в лёт бьёт, – сказал Еремей и, стоя на одном колене, старательно и как-то даже осторожно приложился из своей винтовки. Сухой, короткий винтовочный выстрел утонул в страшном гуле самолёта. Только сейчас, в первый раз в жизни, Валерий Михайлович почувствовал, что значит скорость порядка четырехсот – пятисот километров в час, когда наблюдатель сидит метрах в сорока – пятидесяти от линий полёта. Самолёт промелькнул, как грохочущая молния, пролетел, не меняя курса, ещё с версту и почти перпендикулярно врезался в почти отвесную стену горного хребта. Вспыхнуло желтое пламя, донёся глухой взрыв, и по склонам хребта посыпались какие-то обломки и осколки…

– Ну, что? – спросил Еремей, досылая новый патрон.

Валерий Михайлович не ответил ничего, но, конечно, никакой “аппетический” прицел не может заменить глаз, практики и твёрдости руки вот такого Еремея.

– Ну, а теперь во все лопатки, ребята…

Бросились во все лопатки. Из-за горы взмыл новый самолёт, но, по-видимому, его внимание было привлечено, главным образом, судьбою первого: с откосов горы ещё катились обломки и остатки, ещё пылал бензин желтоватым пламенем. Удостоверившись, что для первого самолёта уже никакой помощи не было нужно, второй самолёт повернул к тайге, и пулемёт снова защёлкал по камням. Ещё тридцать, ещё двадцать, ещё десять шагов – вот уж и кусты, промоины, овраги, чаща. Снова залегли в какую-то каменную щель, по краям которой снова покропил свинцовый дождик, потом новая перебежка шагов в двести, и тут Еремей решил прекратить бегство:

– Какого, спрашивается, чёрта? Мы его видим, он нас – чёрта с два. Вот мы его сейчас.

Давайте все втроём, – сказал Валерий Михайлович.

Три винтовки поднялись навстречу самолёту. Тот летел совсем низко, выключив мотор и, как коршун, парил почти над самыми верхушками леса. Три выстрела слились почти в один, самолёт накренился на правое крыло, потом перевернулся через него и въехал куда-то в тайгу. Донёсся новый глухой взрыв, но не было ничего видно.

– Ну, теперь можно и не торопиться, – сказал Еремей. – Теперь если ещё одна такая сорока вылетит, всё равно ничего не увидит.

– Ну, кажись, пронесло, – сказал Еремей, – да вот ещё и тучка подходит.

Обрывок заблудшей тучки, цепляясь за выступы скал и за вершины деревьев, медленно сползал в долину, окутывая беглецов спасительным, но холодным и мокрым туманом. Несмотря на туман, Еремей уверенно вёл свою группу до места стоянки лошадей, Феди и Жучкина. Стёпка зашагал, было, с показной бодростью, но скоро снова скис. Когда подошли к стоянке, он бессильно опустился на землю.

– Ну-с, – спросил Валерий Михайлович, – так откуда же вы меня знаете?

Стёпка всё тем же классическим жестом пошевелил пальцами у горла:

– Совсем пересохши, – прохрипел он.

Еремей налил из фляжки хорошую кружку водки. Стёпка жадными глазами смотрел, как водка из фляжки переливается в кружку и боялся только одного – как бы Еремей не налил бы всего полкружки. Но эти опасения были преувеличенными. Стёпка, зажмурившись, как кот, которого гладят под подбородком, медленно высосал всю кружку. Глаза его приобрели прежний жуликоватый вид.

– Вот тут, Валерий Михайлович, все бумаги…

Из своего рюкзака Стёпка достал злополучный портфель и протянул его Светлову не без скорбной мысли о том, что вот какие голенища можно было бы соорудить, а теперь, вероятно, пропало дело. Светлов присел на вьюк и быстро просмотрел содержание портфеля. На его лице не отразилось решительно ничего.

– А как этот портфель к вам попал?

– Так что, товарищ Валерий Михайлович, шёл это я, да ещё там были люди, и видим – мёртвые красноармейцы, это у речки под Лысковом. Ну, конечно, зачем мёртвым обмундирование? А потом попал я в это самое Лысково. В горле пересохши. Зашёл это в трактир, говорю: вот, лежат там мертвяки, а меня, р-раз – и к начальству, Кривоносов там какой-то. Ну, стали меня и туда, и сюда, вижу я, пропасть тут можно. Ну, дело было вечером, даже, скажем, уже ночью, я это на лампу – дмух, ну, что там валялось – подмышку и айда, только меня и видели.

Светлов не задавал никаких вопросов. Жучкин презрительно фыркнул:

– Ну и золоторотец ты, брат, как я вижу!

Стёпка боком посмотрел на Жучкина.

– А на какой это лоне ты пузо такое нажил? Небось, на Советских хлебах! Тоже на краденых…

Жучкин поперхнулся.

– Ну, значит, спёр это я это барахло и в тайгу. А там меня у какого-тось кооператива и застукали. Привезли в Неёлово, да на допрос вот к этому цыгану, Берману, или как его там. Всё спрашивали про какую-то Дуньку, да про ейного отца, да где живёт. Ну и про портфель тоже.

– Вишь ты, – сказал Еремей, – а я тут при чём?

– Уж я, дядя, этого не знаю. Где, спрашивает, живёт Дунькин отец? Ну, всякого народа позабирали полную тюрьму и всё выспрашивали. Я вижу, дело – дрянь. Говорю – могу показать, где Дунькин папаша живёт, а там уж видно будет. Ну, повезли, значит меня на машине такой, здоровенная машина, одних колес шесть штук. Ну, я по дороге и сбежал.

– А как же вы сбежали?

Стёпка обвёл взором всех собравшихся и решил, что всё равно никто из них не поверит. Он махнул рукой:

– Канительная история. Ну, там пырнул одного, да с моста в воду. А как вы-то меня, словно ждали у этого перевала?

– А мне по радио сообщили, – сказал Светлов.

Но о радио Стёпка не имел никакого представления.

– Телефон такой без проволоки, вот тут ты говоришь, а за сто вёрст слышно, – пояснил Жучкин.

Стёпка с сомнением пожал плечами, но спорить не стал.

– Вы Лесной Пади не знаете, охотничий заповедник около Неёлова? – спросил Светлов. – Там о вас говорили, вот мне этот разговор по радио и передали…

– Ну, это там по радию или не по радию, а без вас, Валерий Михайлович, тянули бы из меня жилы в каталажке… А что я могу сказать? Какая-такая Дунька, какой-такой ейный папаша, откуда мне знать?

– А я вот и есть Дунькин папаша, – сказал Еремей.

Стёпка повернулся к нему и потом развёл руками:

– Ну, значит, судьба такая. Только скажу я вам, Дунин папаша, что поймают вас, это, как Бог свят. Потому цыган этот народу, может, с тысячу по тайге поарестовал и всех допрашивает, где это живет такой мужик, по фамилии Дубин, по обличью – медведь, на заимке, где речка и озеро, по дороге к сойотам… С чего вы ему сдались?

Еремей пожал своими плечами.

– А и в самом деле, с чего?

– Довольно ясно, – сказал Светлов. – Берман думает, что мы вместе с Потапычем сбежали, а куда?

– Тут о бабе одной разговор был, – стервозная такая баба, – пояснил Стёпка. – Это к ней на квартиру меня в Лыскове привели.

– Гололобова? – спросил Жучкин.

– Как будто.

– Ну и дела. Думали, что в тайге – как иголка в стоге сена, а вот сидим тут, как мышь под метлой, а ежели пустят самолёты, так до папаши доберутся, это раз плюнуть.

– Нужно устроить так, чтобы не добрались, – сказал Светлов.

– А как вы это устроите?

– Довольно просто. Скажите, Еремей Павлович, мы, значит, сейчас шли, так сказать, наперерез перевалу? – Светлов достал клочок бумаги и схематически набросал подход к перевалу, две горы, сторожащие его справа и слева, спуск с перевала к юго-востоку и место, в котором находился в данное время караван. С первого взгляда Еремей в этом наброске не понял ничего. Но потом при совместных усилиях Светлова и Жучкина кое-что выяснилось, там, где должна была быть одна гора, на план была положена еловая шишка, на месте другой – другая шишка. План приобрёл наглядность.

– Так вот, Берман сидел здесь, – Светлов ткнул карандашом, – как можно не через перевал добраться до этого места?

– А вам зачем это? – изумился Еремей.

– Видите ли, Берман до вас доберётся обязательно. Заимок тут не так уж много. А у вас такие особые приметы, что за версту видно.

– То есть, какие ж это приметы?

– Ну, знаете ли, таких мужичков, как вы, даже и на Святой Руси водится не так уж много. А если арестовано несколько сот таёжников, то кто-то из них ведь знает и вас, и вашу заимку. Пошлют самолёты…