Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг

Екатерине Дашковой, жившей в Москве.

Павел принял его довольно холодно.

«Дидро не одержал здесь, — писал Гримм, — ни одной победы, кроме как над

императрицей — не все ведь способны подобно ей уживаться с гением и уважать его

странности».

Петербургская публика смотрела на Дидро как на явление экзотическое — с

удивлением и опаской. Так, наверное, глазели на слона, присланного персидским шахом в

подарок Елизавете Петровне. Пылкость воображения, искренность речи, естественность

поведения делали Дидро в Петербурге как бы пришельцем из другого мира.

Между тем, Дидро с обычной непосредственностью излагал свои взгляды всякому,

кто интересовался ими. Его блестящие силлогизмы, пересыпанные примерами из древней

истории, воспринимались как ученые чудачества, малопонятные, но безобидные.

Другое дело, когда речь заходила о вопросах веры. Свобода, с которой Дидро

высказывал свои мысли, нравилась в Петербурге не всем. Кто-то из близких к Екатерине

лиц, возможно, архиепископ, впоследствии митрополит Платон, обратил ее внимание на

опасность для неокрепшей духовно и восприимчивой к зловредным учениям молодежи

открытой проповеди безбожия. Екатерина согласилась, что надо бы изыскать средства

побудить Дидро к молчанию в подобных вопросах.

Далее произошло следующее. Дидро сказали, что некий член Академии наук

предлагает представить на его суд доказательства бытия Божьего посредством

98 В шею около ушка (фр.)

алгебраических формул. Дидро, не подозревавший подвоха, заявил, что будет очень рад

выслушать эти доводы, которым он, однако, заранее не верит.

Назначили день и час для предстоящих прений.

В условленное время при немалом стечении публики молодой человек,

представленный Дидро как русский философ, с важным видом подошел к своему

французскому коллеге и возгласил тоном, каким, как ему казалось, велись дебаты в

академическом собрании:

— Милостивый государь а минус один плюс в в степени n, деленное на z, равно x,

следовательно, Бог существует.

С этими словами он строго посмотрел на Дидро и сказал:

— Отвечайте же.

Говорят, что едва ли не впервые в жизни, блестящий полемист не мог найти

соответствующего обстоятельствам ответа. Когда Дидро выходил из наполненной

публикой залы, он невольно прятал взгляд: старому философу неловко было смотреть в

глаза устроителям этой злой мистификации.

Говорят, что Платон, когда ему рассказывали об ученом диспуте с участием Дидро,

произнес:

— Рече, безумец, в сердце своем: несть Бог.

10

С начала января Дидро засобирался в обратный путь. Гримм настойчиво уговаривал

его ехать вместе, предлагая завернуть по пути в Берлин, где их ожидал прусский король.

Станислав-Август также звал их остановиться в Варшаве. Дидро, однако, решил

возвращаться в Париж тем же путем, что приехал — через Гаагу. К тому же в конце

февраля петербургское простудное поветрие добралось и до Гримма — он заболел и

довольно тяжело, Екатерина направляла к нему придворного лекаря.

Свой последний разговор с русской императрицей Дидро записал сам (в письме к

матери, отправленном из Гааги 9 апреля 1774 года):

«Едва я приехал в Петербург, как негодяи стали писать из Парижа, а другие негодяи

распространять в Петербурге, что я под предлогом благодарности за прежние деяния явился

выпрашивать новых; это оскорбило меня, и я тотчас же сказал себе:

— Я должен зажать рот этой сволочи.

Поэтому-то, откланиваясь Ее императорскому величеству, я представил нечто вроде прошения, в

котором говорил, что прошу ее убедительнейше и даже под опасением запятнать мое сердце не

прибавлять ничего к прежним милостям. Как я и ожидал, она спросила меня о причине такой просьбы.

— Это, — отвечал я, — ради Ваших подданных и ради моих соотечественников;

ради Ваших подданных, которых я не хотел бы оставить в том убеждении, о котором они

имели низость намекать мне, будто не благодарность, а тайный расчет на новые выгоды

побудили меня к путешествию. Я хочу разубедить их в этом, и необходимо, чтоб Ваше

величество были столь добры поддержать меня; ради моих соотечественников, перед

которыми я хочу сохранить полную свободу слова, чтоб они, когда я буду говорить им

правду о Вашем величестве, не предполагали слышать голос благодарности, всегда

подозрительный. Мне будет гораздо приятнее заслужить доверие, когда я стану

превозносить Ваши великие достоинства, чем иметь более денег.

Она возразила мне:

— А вы богаты?

— Нет, государыня, — сказал я, — но я доволен, а это гораздо важнее.

— Что же я могу сделать для Вас?

— Многое: во-первых, Ваше величество не пожелает ведь отнять у меня два-три года жизни,

которыми я Вам же обязан, и оплатит расходы моего путешествия, пребывания здесь и возвращения,

приняв во внимание, что философ не путешествует знатным барином.

На это она отвечала вопросом:

— Сколько Вы хотите?

— Полагаю, что полутора тысяч будет довольно.

— Я дам Вам три тысячи.

— Во-вторых, Ваше величество, дайте мне какую-нибудь безделицу, ценную лишь потому, что она

была в Вашем употреблении.

— Я согласна, но скажите, что Вы желаете?

Я ответил:

— Вашу чашку и Ваше блюдечко.

— Нет, это разобьется и вас же опечалит; я подумаю о чем-нибудь другом.

— Или резной камень.

Она возразила:

— У меня был один только хороший, да я отдала его князю Орлову.

Я отвечал:

— Остается вытребовать его у него.

— Я никогда не требую обратно того, что отдала.

— Как, государыня, Вы настолько совестливы с друзьями?

Она улыбнулась.

— В-третьих, дайте мне одного из Ваших служащих, который проводил бы меня и доставил

здоровым и невредимым в мой дом или, скорее, в Гаагу, где я пробуду месяца три ради служения Вашему

величеству.

— Это будет сделано.

— В-четвертых, Вы разрешите мне прибегнуть к Вашему величеству в том случае, если я впаду в

разорение вследствие операций правительства или по какой-нибудь другой причине.

На этот пункт она отвечала мне:

— Мой друг (это ее слова), рассчитывайте на меня; Вы найдете во мне помощь во

всяком случае, во всякое время. Но Вы, значит, скоро уезжаете?

— Если Ваше величество позволите.

— Да вместо того, чтобы уезжать, почему вам не выписать сюда ваше семейство?

— О, государыня, — отвечал я, — моя жена женщина престарелая и очень хворая, и с нами живет

ее сестра, которой скоро уже будет восемьдесят лет!

Она ничего на это не отвечала.

— Когда же Вы едете?

— Как только позволит погода.

— Так не прощайтесь же со мною; прощание наводит грусть».

Через несколько дней Дидро передали подарок Екатерины: перстень с камеей, на

которой был вырезан ее портрет.

Дидро выехал из Петербурга вечером 5 марта в оттепель. В провожатые Екатерина

дала ему грека Бала, служащего канцелярии опекунства иностранных, которую возглавлял

Орлов. Для путешествия была специально изготовлена удобная английская карета,

сломавшаяся, однако, в Митаве.

Ровно через месяц, 5 апреля, философ был в Гааге, где его радушно встретил и

Голицын. Первой заботой Дидро в Голландии было договориться о печатании

«Учреждений и уставов, касающихся до воспитания и обучения в России юношества

обоего пола», переведенных на французский язык Клерком. В ноябре печатание книги