Пакт, изменивший ход истории

Существеннее, однако, другие причины, по которым основной поток информации о переговорах в Москве шел в Вашингтон не из Москвы, а из Лондона и Парижа. Среди таких причин — взаимная близость трех ведущих западных держав как демократических стран, понимание политическими лидерами Англии и Франции общности национальных интересов их стран с национальными интересами США, понятное стремление Англии и Франции согласовывать свою внешнюю политику с американской.

Совершенно иным было отношение к Соединенным Штатам советского руководства. Точнее, И.В. Сталина и В.М. Молотова, практически вдвоем определявших советскую внешнюю политику. В разгар тройственных переговоров 3 мая 1939 г. со своего поста наркома иностранных дел СССР, который он занимал с 1930 г., решением Сталина был смещен М.М. Литвинов — сторонник политики коллективной безопасности, настаивавший на общности национально-государственных интересов СССР и западных демократий. Незадолго до этого, казалось, переговоры имели благоприятную перспективу. 22 апреля поверенный в делах США в СССР А. Керк, основываясь на информации из английского посольства в Москве, сообщал в Вашингтон, что «беседы с Литвиновым развиваются удовлетворительно, и Советский Союз обнаруживает поразительную склонность к сотрудничеству с Францией и Англией» ^{427}. Через десять дней Литвинов был уволен.

М.М. Литвинов оказался лишним в большой внешнеполитической игре, к которой вплотную приступил политико-дипломатический тандем Сталин-Молотов. Уже некоторое время, практически с осени 1938 г., они поняли, что наконец-то Гитлер идет им навстречу. Миссия Литвинова, до поры до времени удобной фигуры для переговоров с западными странами, была, с их точки зрения, выполнена. Для задуманной сделки с Гитлером Литвинов, к тому же еврей, явно не подходил. В телеграмме дипломатическим представителям СССР за границей, подписанной Сталиным в качестве секретаря ЦК ВКП(б), смещение Литвинова и его замена главой правительства (по совместительству) Молотовым мотивировалось «серьезным конфликтом» между ними ^{428}. В Госдепартаменте США комментировали перемену так: «Первый был известен как поборник сотрудничества с западными демократиями и как антигитлеровец, второй считался гораздо менее расположенным к демократиям» ^{429}.

Из многих свидетельств того, что причиной смещения М.М. Литвинова была его, так сказать, прозападная ориентация, сошлемся на мемуары А.А. Громыко. Литвинов, вспоминал Громыко, был освобожден от своей должности наркома «за его ошибочную позицию, особенно в оценке политики Англии и Франции…» ^{430}. Сохранявшееся несогласие Литвинова с разрывом переговоров с западными странами стоило ему еще одной должности — советского посла в Вашингтоне, куда он был назначен в 1941 г. после начала советско-германской войны (на освободившееся место заступил советник посольства А.А. Громыко) [43].

Смещение М.М. Литвинова приветствовали в Берлине, где это стало одной из основных тем немецкой печати ^{431}. В дневнике временного поверенного в делах СССР в Германии Г.А. Астахова (запись за 8 мая 1939 г.) можно прочитать о том, что нацистское «министерство пропаганды дало указание германской прессе воздерживаться от выпадов против СССР и, в том числе, от нападок на Наркома иностранных дел т. Молотова» ^{432}. В то же время устранение Литвинова получило крайне отрицательный резонанс в странах, противостоящих державам Оси. Посол Франции в Берлине Р. Кулондр (до ноября 1938 г. посол в Москве) в разговоре с Астаховым «выражал беспокойство, что смена наркома в момент, когда переговоры СССР с Англией и Францией достигли решающей фазы, может быть понята на западе как отход СССР от политики коллективной безопасности и отрицательно отразится на ходе переговоров и т.п.» ^{433}. Снова и снова возникал вопрос, каковы истинные намерения Сталина. Отметим, что вынужденная отставка Литвинова была оформлена по партийной линии — личным решением Сталина, а не правительства, членом которого был нарком иностранных дел.

Устранение М.М. Литвинова от переговоров с Англией и Францией было, думается, внешним, зримым проявлением негативной оценки политики западных стран сталинским руководством. Эта оценка вытекала из соображений фундаментального характера, охватывая мировоззренческую область. Одномерное, классово-ограниченное мировосприятие предопределило позицию Сталина и его окружения, вовсе не желавших подлинного сотрудничества со странами западной демократии.

Это сказалось самым очевидным образом, когда президент Ф. Рузвельт попытался убедить сталинское руководство достичь договоренности с западными партнерами по переговорам. В мае — августе, то есть в момент, переломный для судеб Европы и мира.

В середине мая, в связи с назначением К.А. Уманского советским послом в Вашингтоне (до того — временного поверенного в делах СССР в США), его пригласил для беседы государственный секретарь К. Хэлл. Обычная процедура перед вручением вновь назначенным послом верительных грамот главе государства. Представившийся повод позволил дипломатам обменяться мнениями о переговорах Советского Союза с Англией в рамках трехсторонних, с участием Франции, переговоров с целью положить предел распространению агрессии в Европе. Государственный секретарь поддержал советские требования «взаимности и равных обязательств» на переговорах. Глава американского внешнеполитического ведомства посетовал, что «в силу традиции и изоляционистской оппозиции» правительство США лишено возможности участвовать в схемах взаимной помощи против агрессоров вне Западного полушария, «однако заинтересовано в успехе происходящих переговоров». Свою задачу Хэлл видел в том чтобы «разъяснить конгрессу и народу, что речь идет не о локальных конфликтах, а о подготовке перекройки мировой карты, в конечном счете — в ущерб интересам США» ^{434}.

Примерно через месяц по сведениям, которыми располагало американское правительство, сведениям подробным, детальным (см. главу 8), обозначилась альтернатива англо- франко-советским переговорам. Параллельные тайные советско-германские «разговоры» и «беседы» достигли стадии, когда открылась перспектива соглашения между СССР и Германией вместо его соглашения с Англией и Францией. Это был поворот в мировой политике на 180 градусов.

В условиях, весьма отличных от тех, когда посол США в Бельгии Дж. Дэвис предлагал свои посреднические услуги, Ф. Рузвельт решился, по выражению американских историков, на «героическое усилие» — попытку лично повлиять на позицию Советского Союза на московских переговорах, убедив его пойти на соглашение со странами Запада ^{435}. Обращение к советскому правительству, а не к английскому или французскому, достаточно ясно говорит о том, от кого, по мнению Рузвельта, зависела судьба московских переговоров.

30 июня президент Ф. Рузвельт принял новоназначен- ного советского полпреда К.А. Уманского перед служебной поездкой последнего в Москву. В ответ на вопрос полпреда, не хочет ли президент что-либо передать советскому правительству, Рузвельт, телеграфировал Уманский в Москву, «пространно ответил на мой вопрос». В основном заявление американского президента сводилось к следующему: «Положение в Европе крайне опасное, сроки новой агрессии исчисляются неделями. Дальнейшая безнаказанная агрессия грозит экономическим, затем политическим закабалением всей нефашистской Европы. С закабалением Прибалтийских стран едва ли примирится СССР, с закабалением Англии и Франции не могут примириться США. Он делает все, что возможно при теперешнем составе конгресса, чтобы содействовать созданию демократического фронта, и готовит помощь жертвам агрессии». И — о тройственных переговорах в Москве: «У англо-французов не может быть никаких сомнений в заинтересованности его, Рузвельта, в благоприятном завершении московских переговоров…» ^{436}. Поскольку высказывания американского президента Уманский тут же передал телеграммой в НКИД СССР, сталинское руководство было проинформировано о позиции США должным образом.