Москва еврейская

Опять встал перед евреями во всей своей бессмысленности вопрос: что делать? Как «обратить здание под благотворительное заведение или больницу?» Какое заведение? Есть ли потребность в таковом? Если население было так незначительно, что, как мотивировало начальство, не могло дать достаточного количества учащихся в училище, то где взять такое количество больных, ради которых стоило бы оборудовать больницу, требующую громадных средств на устройство и содержание? И посыпались разного рода проекты. В конце концов остановились на следующем: в нижнем этаже устроить дешевую столовую для бедных евреев, а во втором — дом для сирот. В таком смысле и было подано соответствующее ходатайство. Начальство дало согласие, потребовало представить план нового переустройства здания и устав сиротского дома. Ясно, что в двухмесячный срок это выполнено быть не могло. И вновь пошла переписка, приказы и угрозы всякого рода. Утверждение устава требовало соглашения с разными ведомствами, что, конечно, требовало времени. Представлявшиеся планы браковались. Так тянулось дело два года, в течение которых имел место целый ряд переписок, ходатайств и всякого рода прошений и докладных записок, а начальство вновь приказывало и грозило. Так, в 1899 г. последовал такой запрос: «М.В.Д. Московского Обер-полицмейстера Канцелярия, Отделение Хозяйственное, февраля 17 дня 1899 г. № 1956. Г. Приставу 2-го участка Мясницкой части. Возвращая при сем представленный при рапорте за № 10 887 план в двух экземплярах переустройства здания бывшей еврейской синагоги, предписываю Вашему Высокоблагородию предложить Хозяйственному Правлению для еврейских молитвенных учреждений в Москве безотлагательно сделать на этих планах соответствующие исправления на тот предмет, чтобы вновь образуемые помещения внутри здания бывшей синагоги отделялись друг от друга кирпичными капитальными стенами и чтобы отопление и вентиляция были устроены также капитальным образом для постоянного действия, а не посредством отдельных нагревательных приборов, как то в проекте переустройства, которых мало. По исполнении сего план представить ко мне без всякого промедления, имея в виду предписания от 27-го октября 1897 г. за № 13 624». Так тянулась эта трагикомическая игра еще целых шесть лет. Или учреждение, которое хотели переводить в здание синагоги, закрывалось, или же переустройство браковалось и признавалось недостаточным. Громадные суммы были затрачены на эти переделки и перестройки, истрачены были все фонды, имевшиеся в общине, организовывались специальные сборы, Правление впало в долги, но все это пропало даром, здание синагоги все стояло заколоченным и запечатанным, болезненно дразня национальное самолюбие и вызывая оскорбительное злорадство враждебно настроенных кругов. Наступил бурный 1905 год, 17 апреля этого года был опубликован известный указ о религиозной свободе. Евреи пытались, основываясь на этом указе, испросить разрешение на открытие синагоги. Но им было отказано. Курьезно, что еще в ноябре 1905 г. московский градоначальник предъявил Хозяйственному правлению требование ускорить открытие какого-либо благотворительного учреждения в здании синагоги. И только через год, когда в 1-го июня 1906 г. получено было разрешение открыть синагогу — и в сентябре, после удаления всех нагроможденных в течение 14 лет многочисленных перестроек, после ремонта, производившегося архитектором Р. И. Клейном ^[105] и потребовавшего опять громадных средств, синагога была открыта и начала функционировать свободно.

Такова печальная повесть этого здания, в котором ярко отобразился дух царского режима, ногами топтавшего свои собственные законы и беспощадно издевавшегося над честью и достоинством целых народов. Недаром праведник русской литературы Вл. Г. Короленко, встретившийся в кулуарах Киевского суда на процессе Бейлиса с московским раввином Я. И. Мазэ, прежде всего спросил его: «А как поживает ваша многострадальная синагога?».

Эта «многострадальная» синагога стоит как исторический памятник победы революции 1905 г. над деспотическим самодержавием, победы над антисемитизмом и национальным угнетением.

ГЛАВА VIII. 1892–1906 гг.

На фоне закрытой синагоги и изгнания Минора — событий, символизировавших разбитую и обезглавленную общину, — жизнь московского еврейства протекала внешним образом очень уныло, но внутренне, под напором жгучего чувства обиды, она продолжала кипеть и гореть хоть и затаенным, но сильным огнем. Дела приказано было Минору передать духовному раввину М. Н. Левину, который и стал временно его заместителем. Постепенно за Минором был выслан из Москвы кантор синагоги, получивший право жительства только в силу своей должности, а теперь, с закрытием синагоги, лишившийся этого права, затем и хористы, кроме тех, которые служили в хоре Большого театра, а с закрытием училища был выслан и заведующий Фидлер. Словом, опустошение продолжалось систематически и планомерно. Но не могло царское правительство истребить чувства самосохранения и жажды к жизни, свойственные и отдельному человеку, и всякому коллективу. И рядом с борьбой за синагогу шла работа по реставрации и организации общины, как это не было трудно. Прежде всего решено было избрать на место Минора нового общественного раввина. Выбор пап на Якова Исаевича Мазэ, сравнительно молодого юриста (ему было около 30 лет), но уже тогда известного в еврейских кругах как большой знаток еврейских наук, образованный человек, прекрасный оратор и преданный еврейству кантор. Конкурентов у него не было и быть не могло, так как он по своим качествам был вне конкурса, но претендентом на этот пост явился еще один, малоизвестный человек, сын одного московского купца. Характерно, что М. Н. Левин — хотя кандидатура Мазэ была решена единогласно — на выборном собрании публично в своей речи агитировал за этого бесцветного претендента, доказывал, что в такое время «надо выбрать именно скромного, смиренного и покорного человека». Но народ не только не согласился с этой аргументацией, а встретил это предложение презрительной улыбкой. Мазэ был избран. Это было в августе 1893 г., и происходили эти выборы в старой, многократно упоминавшейся нами Аракчеевской молельне (главная синагога была закрыта). Долго ждали утверждения его в должности со стороны всемогущего Сергея Александровича. Наконец, в ноябре 1893 г. это утверждение состоялось, и Мазэ стал официально общественным раввином Москвы. Обезглавленная община получила нового главу. Его первая трехчасовая речь, произнесенная в праздник Маккавеев в синагоге Полякова, на Бронной, собрала невероятную толпу мужчин и женщин, явившихся послушать нового проповедника-раввина, и произвела фурор. Это было событием, вызвавшим большой подъем в упавшей духом общине, говорившей как будто: «Ничего, еще живем…».

Начальство между тем делало свое дело. После избрания Мазэ решено было выслать духовного раввина Левина, исполнявшего временно должность после выселения Минора. Община, получив общественного раввина, лишилась, таким образом, духовного. Как ни трудно было найти подходящее лицо, так как требовалось, чтобы таковое имело право жительства в Москве (а где взять раввина, духовного, имеющего право жительства?), такое лицо было найдено. В курляндском городишке Фридрихштадте жил раввин Л. Кан, благодаря разным связям получивший право занимать должность раввина и вне черты оседлости. Этот раввин и был приглашен в Москву. Это был красавец-старик с патриархальной седой бородой, воспитанный на курляндский манер и недурно владевший немецким языком, хотя в талмудически-богословских науках он был не из перворазрядных ученых. Но… он был назначен духовным главой московской паствы и, надо сказать, красиво и тактично нес эту службу.

[Одновременно] со вступлением в должность раввина Я. И. Мазэ стали действовать в Москве правила о «хозяйственных правлениях для молитвенных учреждений», изданные министерством внутренних дел для городов вне черты оседлости.