Западные славяне и Киевская Русь в X-XI вв.

Но прежде чем попытаться формулировать ответы на все эти поставленные предшествующей историографией вопросы, следует, как кажется, вновь обратиться к источникам, чтобы проанализировать политику, проводившуюся на Руси Болеславом Храбрым.

Здесь прежде всего обращает на себя внимание следующий факт, хорошо подтверждаемый источниками.

С завоеванием Киева Болеслав I считал законченным свое участие в военных действиях на Руси. Нет никаких признаков интереса его к делам тмутараканским. Болеслав не думал и о походе на Новгород, о чем свидетельствует факт отправления им к Ярославу посольства с предложением обмена своей дочери, находящейся в плену у Ярослава, на его семью, оставшуюся в Киеве80. Чрезвычайно показательно при этом, что в качестве посла направляется к Ярославу глава русского духовенства. Очевидно, речь шла о серьезных переговорах, и с Ярославом считались как с важной политической фигурой.

Не менее важно в этой связи и другое обстоятельство. По словам Титмара, сразу же после захвата Киева, Свя-тополк отослал вспомогательные союзные войска — немцев, венгров, печенегов — одарив их богатыми дарами, по домам, будучи уверенным в благожелательном отношении киевлян81. Сделать это без воли Болеслава Свя-тотюлк, разумеется, не мог. Очевидно, ни он, ни Болеслав, действительно, не видели больше нужды в союзниках, а следовательно, не намеревались идти новым походом на Ярослава, бежавшего в Новгород.

Все это, конечно, только подтверждает сделанный выше вывод о серьезном значении, которое придавалось Болеславом и Святополком переговорам с Ярославом.

Трудно предполагать при этом, что Святополк мог строить себе какие-либо иллюзии относительно позиции новгородских феодалов и горожан по отношению к Ярославу, хотя, конечно, он и не мог знать о размерах той помощи, которую они оказали Ярославу впоследствии. Судя по летописи, “Ярославу же прибегшю Нову-городу и хотяше бежати за море. И посадник Косня-тин, сын Добрынь, с Новгордьци расекоша лодье Ярославле, рекуще, хочем ся и еще бита с Болеславом и Святополком. Начаша скот събирати: от мужа тю 4 куны а от старост по 10 гривн, а от бояр по 13 гривн.

И приведоша Варягы и вдаша им скот, и совокупи Ярослав вой многы”82.

Что касается отправки домой союзников, то поспешили с ней, очевидно, прежде всего учитывая сложности и неудобства пребывания разнузданных иностранных отрядов в многолюдном и богатом городе. Столица Древней Руси на самом деле, судя по словам Титмара Мерзе-бургокого, составлявшего свой рассказ о походе 1018 г. на основе рассказов очевидцев, произвела огромное впечатление на немецких участников войны. Перед ними был величайший город Европы, с огромным по тому времени количеством населения, город не только невиданной в соседних западнославянских странах роскоши и богатства, но и действительно крупнейший центр ремесла и торговли. Титмар упоминает о свыше чем четырехстах церквах, восьми рынках и бесчисленном населении, которое по словам Титмара, в основном состояло из <'беглых рабов”83 (имеются в виду, вероятно, беглые крестьяне). При таких условиях нельзя было не опасаться военных насилий и грабежей, способных вызвать народное возмущение. А люд киевский, по словам самого же Титмара, умел оказывать сопротивление врагу.

Но если Болеславом не делалось никаких приготовлений к продолжению борьбы с Ярославом, то он много уделял внимания вопросам отношений с Германией и Византией. Об этом свидетельствует посольство аббата Туни, которое было отправлено к императору Генриху II вслед за отпуском иностранных союзников. Отсюда же из Киева, было выслано Болеславом второе посольство — к византийскому императору Василию II Болгаробойце. Болеслав заверял Василия через послов в том, что желает быть ему верным другом, одновременно угрожая ему враждой на случай его отказа от сотрудничества84.

Как предполагает А. Ф. Грабский 85, целью этого посольства было добиться отзыва русских союзных войск из Италии, что отвечало бы планам Генриха II и передало бы дополнительные военные ресурсы в руки Святополка, и установление непосредственных дипломатических контактов с константинопольским двором. Тот факт, что сын Болеслава, Мешко II, изучал греческий язык 86, укрепляет, по млению исследователя, его последнее предположение. Помимо дипломатических, однако, могли иметься в данном случае и не упускавшиеся из виду феодальными владыками экономические соображения. Начавшийся в конце X в. упадок арабской торговли, приносившей странам Восточной “ Северной Европы серебряные дир-гемы, упадок, обусловленный успехами турок-сельджуков в Иране87, естественно вызывал повышенный интерес к торговле с Византией.

Наконец, последнее обстоятельство, указывающее на то, что в Киеве Болеслав отнюдь не занимал свое воображение планами продолжения войны с Ярославом. По мнению Я. Карловича, польский князь пробыл в древнерусской столице всего около месяца 88. С. Закшевский думает, что пребывание Болеслава в Киеве затянулось на несколько больший срок89. Однако он не мог быть все же намного большим, потому что Титмар, умерший в декабре 1018 г., успел отметить в своей хронике возвращение Болеслава Храброго в Польшу90.

Из того, что было сказано выше, вытекает следующий вывод. Добиваясь для Святополка киевского стола, Болеслав Храбрый отнюдь не стремился сделать его “самовластием” Русской земли. Для него, вероятно, было выгодней сохранить на Руси такое положение, при котором в Дальнейшем Древнепольскому государству пришлось бы иметь дело не с одним сосредоточившим в своих руках всю верховную власть князем, каким был, например, Владимир Овятославич, а с 1036 г. Ярослав Мудрый91, а  с двумя или, может  быть, даже тремя  относительно равносильными властителями.

В источниках сохранились, однако, свидетельства, опираясь на которые можно было бы, как полагали некоторые исследователи92, говорить о более широких и честолюбивых планах польского князя, об его намерении присвоить себе верховную власть на Руси. Речь идет о некоторых русских источниках и хронике Галла Анонима.

В Софийской I и Новгородской 4 летописях есть одно место, отсутствующее в “Повести временных лет”, которое как будто бы прямо говорит даже о перенесении Болеславом столицы в Киев: “И седе (Болеслав.— В. К.) на столе Володимире. И тогда Болеслав положи себе на ложи Передславу, дщерь Володимерю, сестру Ярославлю”93. А. А. Шахматов считает, что это место попало в общерусский свод 1448 г. в конечном счете из несохранившегося жития Антония, составленного несколько позже 1072—1073 гг.94

Очень важно, кстати говоря, что аналогичное соооще ние имеется и в Архангелогородском летописце, сохранившем в позднейшем литературном оформлении некоторые древние, отсутствующие в Лаврентьевской летописи сведения: “...Болеслав ...седе на столе Владимири. Тогда Болеслав взят к себе на постелю Переславу, дщерь Вла-димирю, сестру Ярославлю”95.

В этой связи приобретают определенный смысл и слова Галла Анонима о том, что, вступая в Киев, Болеслав ударил мечом по Золотым Воротам96.

В таком случае становится понятным иначе лишенное логики сообщение “Повести временных лет” об организации Святополком восстания киевлян против польских войск. Сообщение это сохранилось и в ряде других, более поздних летописных сводов. Вот оно: “Болеслав же бе Кыеве седя, оканьный же Святополк рече: “елико же ляхов то городу, избивайте я”; и избиша ляхы. Болеслав же побеже ис Кыева, възма именье и бояры Ярославле и сестре егоиНастаса пристани деся-тиньнаго ко именью, бе бо ся ему вверил лестью и лю-дии множьство веде с собою и городы Червенскыя зая собе и приде в свою землю”97. Любопытно, что Архан-гблогородский летописец, как и Новгородская 4 летопись, именует при этом Святополка не “окаянным”, а “безумным”.

Итак, судя по приведенным источникам, выступление Святополка против Болеслава явилось результатом попыток польского князя присвоить киевский великокняжеский стол. Таким образом, казалось бы, поведению Святополка нельзя отказать в определенной логике. Зато вызывают законное недоумение некоторые детали в приведенных цитатах. Во-первых, увод многочисленных пленников и богатой добычи как будто бы не согласуется с фактом избиения поляков и необходимо последовавшей бы в таком случае паники или, по крайней мере, растерянности и поспешности.