Власть Талисмана

Верный доминиканский хронист Вильям Пелиссон, который, как всегда, вел записи, сообщает нам, что этот великолепный костер «вселил великий страх в сердца еретиков и их сторонников». [620] Результаты этого страха проявились в следующем, 1235 году, когда в день Великой Пятницы в Тулузе проводился большой совет инквизиции. Люди в массовом порядке доносили на себя и других, пока этого не успели сделать их соседи. Под страхом казни один из сочувствующих катарам избежал расправы, показав инквизиторам и городскому магистрату место, где прятались десять perfects троим удалось сбежать, остальные семеро были сожжены на костре. [621]

В 1234 и 1235 годах среди доминиканцев было назначено большое количество новых инквизиторов, но даже их оказалось недостаточно для допросов, составления архивов и перекрестных ссылок, порожденных культом массовых признаний. Пришлось заручиться помощью францисканцев и приходских священников. [622] К общему грузу бумажной работы прибавлялись документы от предыдущих расследований по делам еретиков под руководством епископов и других властей. Предпринятые еще до создания инквизиции и восходящие к 1209 году, эти расследования содержали обильные сведения о еретиках, систематическое выявление которых в годы войны было затруднительно или невозможно. Теперь инквизиция решила возместить этот «дефицит».

При изучении старых архивов и перекрестной сверки всех показаний стало ясно, что многие, ранее считавшиеся добрыми католиками, на самом деле все время были еретиками. Тех, кто еще оставался в живых, хватали и сжигали заживо, но при этом не забыли и об останках умерших! Инквизиторы усердно искали их могилы и эксгумировали останки, чтобы они тоже были сожжены. [623] Иногда по улицам с помпой проносили целую вереницу плесневеющих скелетов, которые затем сваливали в кучу и поджигали. [624]

Такое параноидальное поведение (следует ли назвать его некропирией?) в наши дни повлекло бы за собой принудительное психиатрическое лечение. В 1230-х и 1240-х годах в Окситании оно поощрялось церковью, но естественным образом вызывало большое ожесточение со стороны родственников покойных, которые подвергались публичному унижению. Особое негодование вызывал тот факт, что собственность посмертно осужденных еретиков подлежала конфискации, как если бы еретик все еще оставался в живых, что приводило к обнищанию его потомков. [625] В народе росла ненависть к инквизиторам. Однажды в городе Альбе разъяренная толпа избила и едва не убила инквизитора по имени Арнольд Катала после того, как он лично эксгумировал труп пожилой женщины, недавно объявленной еретичкой, но умершей несколько лет назад. [626]

Даже в конце 1230-х и в начале 1240-х годов, несмотря на хорошо организованную и щедро финансируемую кампанию по искоренению еретиков до последнего человека, в Окситании оставалось достаточно катарских perfecti, пользовавшихся поддержкой среди населения и ускользавших от инквизиторов, чтобы ересь продолжала существовать. Свидетельством этой поразительной стойкости перед постоянной угрозой смерти являет ся количество епитимий, наложенных на осужденных еретиков. Всего лишь за два с половиной месяца в 1241–1242 годах Петр Сейла (читатели помнят его как первого инквизитора, назначенного в 1233 году) наложил епитимьи на 732 еретиков в девяти разных местах. [627]

Одной из нескольких причин долговечности катаризма в Окситании было то обстоятельство, что еретики смогли удерживать свою главную цитадель в Монсегюре еще много лет после французской оккупации в 1229 году. Это было надежное убежище, где perfecti могли скрываться для отдыха и восстановления сил после рискованных миссий на оккупированных территориях. Монсегюр имел огромное значение как символ надежды и сопротивления. Его стены были высоки и считались неприступными, и он стоял на вершине скалистого утеса. В мае 1242 года в небольшой город Авиньон пожаловали двое из самых жестоких инквизиторов, доминиканец Вильям Арнольд (один из первых назначенцев в 1233 году) и францисканец Стефан из монастыря Св. Тиберия, возглавлявший «ударную группу» из судебных приставов, нотариусов и помощников. Они находились в пути уже семь месяцев и проводили суды инквизиции по всему региону от Лавора на севере до Фанжо на юге, распространяя волны ужаса повсюду, где они появлялись. Теперь настала очередь Авиньона. [628]

Но на этот раз обстоятельства сложились иначе. Местный городской глава, граф Раймон д'Альсар, сочувствовал катарам и немедленно выслал верховых гонцов в Монсегюр, расположенный в 70 км к югу. Получив известие, лорд замка, некий Пьер-Рожер из Мирпуа, решил перейти от слов к делу. Вечером 28 мая 1242 года он прибыл в Авиньон с отрядом тяжеловооруженных рыцарей, истребивших всю команду инквизиторов численностью в 10 человек. Позднее один из убийц, Биллем Голарианский, объяснял, что они совершили нападение ради того, чтобы «дело инквизиции угасло, вся земля стала бы свободной, и больше бы не было другой инквизиции». [629]

Что за попытка выдать желаемое за действительное! Вместо того чтобы стать предвестником гибели для инквизиции, Авиньон оказался бикфордовым шнуром, который привел к Монсегюру, вскоре осажденному армией короля Франции, молодого Людовика IX (как можно ожидать от будущего католического святого, он безжалостно преследовал еретиков). Осада началась в мае 1243 года и закончилась спустя 10 месяцев яростных атак и бомбардировок капитуляцией Монсегюра в марте 1244 года.

В замке нашли убежище более 200 катарских perfecti, включая Бертрана Марти, имевшего сан епископа. Очевидцы сообщают, что 17 марта 1244 года все они были «с побоями и насмешками выведены из крепости Монсегюр». [630] Ниже по склону на ровном участке большая прямоугольная площадка, обнесенная деревянным палисадом, была заполнена хворостом, соломой и варом. Без каких-либо церемоний солдаты подожгли кучу хвороста и побросали связанных еретиков через палисад. «Там, — по заверению одного из комментаторов этого периода, — они испытали пламя преисподней». [631]

Падение Монсегюра было катастрофой, но оно все же не ознаменовало конец катаризма. Борьба между инквизицией и еретиками продолжалась до конца 1240-х годов и сопровождалась множеством новых казней. К примеру, в 1245–1246 годах тулузской инквизиции пришлось разбирать дела с участием жителей более 600 мелких городов и деревень. [632] В одной из таких деревень под названием Мас-Сент-Пуэль к западу от Кастельнодари, о которой сохранились более подробные записи, инквизиторы Бернар де Ко и Иоанн де Сен-Пьер подвергли допросу 420 жителей, подозреваемых в ереси, что составляло более двух третей ее населения. В двух инквизиторских реестрах, сохранившихся до нашего времени, описаны допросы более 5500 разных людей из 104 мест. Известно, что первоначально существовало 10 таких реестров. [633]

Катарская ересь, попавшая в мощные тиски бездушной и хорошо организованной бюрократии, умирала медленной смертью. В 1250-х годах инквизитор Райнье Саккони с удовлетворением отметил, что во всей Окситании осталось не более 200 perfecti; [634] по мнению историка Джозефа Стрейера, это количество было слишком незначительно «для сохранения структуры катарской церкви». [635] В результате, хотя ересь дожила до следующего века, ее позиции были так сильно ослаблены инквизицией, что она больше не представляла угрозы для католицизма. [636]