Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года

Шумахер вздрогнул и оглянулся, как будто кто-то мог узнать его тайные мысли. Но в кураторском высоком кабинете было, как всегда, сумрачно и тихо, размеренно шли гамбургские напольные часы.

После же кончины любимого супруга, поосмотревшись да пообвыкнув, самодержица Екатерина Алексеевна взялась за розыск своих близких. И стали прибывать в столицу Скавронские, еше их называют Сковородскими, и Веселевские, и Дуклясы. Каждая вновь являющаяся фамилия претендовала на дворец, и на кошт, и на рабов, а говорят, уж и патенты им заготовлялись на титулы графов или герцогов.

Вот теперь явились Фендриковы или Гендриковы, сами они точно не знали, как их фамилия пишется. Герольдмейстерские доки смогли точно установить только одно - новоявленная принцесса, по имени Христина, есть доподлинная сестра государыни. Спрашивают ее, однако:

- Скажи, ваше сиятельство, как мужа твоего звали, кто он был?

Подумав, она отвечает:

- Фендрик.

- Так ведь это слово немецкое, и означает оно - прапорщик. Это, видимо, его звание. А ты скажи уж нам, ваше сиятельство, каково было его христианское имя?

Но на это ответить она не умеет.

- Так, может, его звали Генрих?

- Точно так, - отвечает, - Гендрик.

- Так как же все-таки - Фендрик или Гендрик? На это она опять пожимает плечами.

- А как вы в семье-то его звали?

- Никак, - удивляется она. - А зачем было его звать? Мужик и он и есть мужик. Ежели надо позвать, так и звали - мужик!

Сама Христина на границе Лифляндии имела корчму, сиречь постоялый двор, немалые имела дивиденды. Однако, получив призыв сестры-царицы брать детей и ехать в Санктпетербург, она нарядила всю свою семью в невообразимые лохмотья.

- Матушка! - сказал ей рижский губернатор, обозревая перед посадкой в императорские кареты. - В таком виде ехать невозможно. Вот изволь видеть мы заготовили тебе платье-роброн, серебряной парчи ушло четырнадцать фунтов, вот сыновьям твоим шитые кафтаны от лучших ревельских портных...

Переодевшись после долгих уговоров, Христина лохмотья тщательно собрала и в узелок завязала, и всюду

с собой носила, под подушку клала. Пока однажды узелок от ветхости не лопнул, и из него дождем посыпались и алмазы, и жемчужины, и монеты золотые...

- Хо-хо-хо! - смеялись слушатели, хотя не без некоторого почтения. Еще бы! Вот что значит господин его величество случай! Наливали герольдмейстерскому канцеляристу еще рюмочку и просили: - Ну, еще чего-нибудь!

И Шумахеров приятель продолжал.

В Ревеле при посадке на санктпетербургский корабль требовалось заполнить шкиперский журнал.

- Как, ваше сиятельство, твоих принцев-то звать?

- А зачем вам? - насторожилась Христина. Ей памятны были порядки при шведах - тогда раз имя в реестр впишут, считай, что забрит в драгуны.

- Ну, вот видишь, ваше сиятельство, порядок такой...

- Незачем, - отвечала она категорически. - Бог знает, а вам ни к чему.

- А скажи тогда, ваше сиятельство, сколько твоим принцам лет?

- Старшенькому поболее, меньшенькому поменее.

И весь ответ.

Старшенький принц был еще ничего - с утра, еле надев портки, выпивал ковшик водки, но рассуждал разумно. Младшенький же, как говорится, был совсем богом обижен, или, как называет сей случай медицина, - деменция имбецилис.

Дойдя до этих мыслей, Шумахер поправил пальцем накрахмаленное жабо на потной шее. А как утром в первый день проснувшиеся принцы с изумлением рассматривали уродов и скелетов, которые их окружали! Наверное, станут просить у царицы другой дворец. А Христина все ахала и спрашивала: сколько вот это стоит, а сколько то. И вспомнилось вдруг, что, спускаясь по лестнице, чтобы ехать ко двору, Христина увидела под ногами на ступенях какую-то блестящую штучку. Она вся извернулась в своих негнущихся робронах, а штучку ту подняла и спрятала за корсаж.

Шумахер встрепенулся от внезапной догадки. Да это же и есть философский камень! Она его подняла!

Он сначала отверг это предположение, потом подумал: почему бы и нет? Христина по своей первобытности едва ли понимает истинную цену находки.

Сердце зашлось от предвкушения удачи. Но дело это тонкое, тонкое и придворное, как бы не опростоволоситься с ним, как с перпетуумом-мобиле.

За окном послышался стук копыт, окрик часового. Вошел Максим Тузов, доложил:

- Фельдъегерь от государыни. Принцам Гендриковым пожалован дворец. Указано: пожитки их собрать и в великом бережении туда отправить.

Шумахер снял парик и принялся обтирать потную лысину.

6

Если встать на балюстраде возле Кикиных палат, с возвышенности видна вся округа.

За рощей Нева катит свои спокойные воды. Здесь она делает поворот к морю, и образуется мысок, который в народе зовется Смоляной буян. Там, среди осушенных болот, чернеют вышки Смоляного двора. Его смолокурни день и ночь выбрасывают тяжелый, едкий дым. Если подует ветер с Ладоги, от дыма этого хоть в погреб залезай.

А на бугре, среди молоденького парка, высится, как игрушечка. Смольный дворец. Построен был он царем Петром для младшей дочери, любимицы Елисавет. Там и померанцы в кадушках, и зверинец, и катальные павильоны - чего только нет. Но простолюдину туда путь заказан - стоят усатые преображенцы в медных шишаках.

По санктпетербургекой дороге вдоль течения Невы-реки тянутся заборы Шпалерного двора. Там хамовницы, вольные и невольные, стучат станками, ткут ковры-шпалеры и для двора, и для придворных, и просто на продажу. У кромки воды - чертоги цариц и царевен, иные уже заколочены: вымирает петровское семейство. Над лесом возвышается лютеранская кирка, и время от времени слышен заунывный звон ее часов.

А на юге, с солнечной стороны Кикиных палат, как раз насупротив их резного, вычурного крыльца, там русская Канатная слободка. Раскинулись огороды, курятники, баньки, амбары по берегам извилистого ручья.

Для изобильного приготовления снастей и канатов, российскому флоту потребных, в слободе поселены были знатоки пенькового и крутильного искусства, веревочной хитрости, переведенные сюда из других городов. К тому же и смолить ту вервь было здесь подручно - Смоляной двор рядом.

На торфянике строили, били сваи в черную грязь, плодородную землю в лукошках доставляли. Зато теперь там и сады, и огороды, и яблоньки цветут, как где-нибудь в Рязани.