Записки уцелевшего (Часть 1)

Внук первого Бобринского Алексей Павлович был министром Александра II и пытался внедрить в аристократических кругах религиозные идеи лорда Редстока. К нему в Богородицк разговаривать о вере приезжал Лев Толстой и впоследствии описал имение, как имение Вронских.

Бобринские были бы очень богатыми, но над ними тяготели долги их предка; на уплату только процентов ежегодно уходила часть их огромных доходов.

После смерти Алексея Павловича владельцами Богородицка стали его четыре сына, кроме старшего Алексея, выделенного еще при жизни отца. Управлять хозяйством взялся второй сын - Владимир, человек энергичный, в молодости либерал, потом ставший крайне правым. Вместе со своими родственниками, Бобринскими из старшей ветви, владевшими на Украине землями вокруг местечка Смела, он решил расплатиться с давними долгами.

И в Смеле и в Богородицке были построены сахарные заводы, которые стали давать доход. Смела находилась на юге, и свекла росла там лучше, требовала меньшего ухода. А владелец Богородицка решил построить еще один сахарный завод, близ следующей станции Товарково. Банки открыли кредит. Завод был построен согласно новейшей технике, с вдвое большей производительностью, но в расчете на свеклу, выращенную крестьянами. А те как консерваторы сажать свеклу отказались, и Бобринские богородицкие совсем бы прогорели, если б их не выручил троюродный брат - Бобринский смельский. Три дня в одном из московских ресторанов шло совещание, и кредиторы согласились подождать, при условии что их представитель будет управлять Богородицким имением, а расходы на жизнь у всех братьев останутся самые минимальные - относительно, конечно. Так обстояли дела Бобринских перед революцией. Лет через десять русские долги Бобринских были бы выплачены, но английские продолжали бы висеть на их шее. Все это я вычитал из воспоминаний моего отца.

Когда мы приехали в Богородицк, то даже я - мальчик - поразился грандиозности имения: огромный парк, огромный дом-дворец над обширным прудом, два флигеля, высоченная колокольня. Сама церковь в стиле Empire и склеп Бобринских находились в некотором отдалении. Все виденные мною до того имения казались скромными, а Богородицк по своим масштабам можно было поставить рядом с Останкином. Земли насчитывалось 27 тысяч десятин, хуторов десять, молотилок девять (а в Бучалках две). Эпитет "графский" был широко распространен, некоторые наименования сохранились до сегодняшнего дня. У пруда было два берега, низкий правый назывался городским, высокий левый графским. Лес был городской и графский, а в доме береглись многочисленные графские сундуки и графская посуда с гербами.

К тому моменту, как мы приехали, сам дворец стоял запертым. Вся обстановка там сохранялась, назывался дворец "Музеем". И бегал со связкой ключей не то Мишка, не то Митька - заведующий, а скорее, сторож. Только однажды ватаге мальчишек, и мне в том числе, удалось проникнуть внутрь. В полутьме (из-за спущенных оконных штор) висели картины в тяжелых золотых рамах, стояла мебель в чехлах. Теперь часть тамошних сокровищ искусства находится в Тульском музее.

Тетя Вера с семьей занимала правый, если встать спиной ко дворцу, двухэтажный флигель. Граф Владимир Алексеевич с семьей за год до того уехал за границу, два его холостых брата - Петр и Павел - где-то скитались по нашей стране, не было, к моему удовольствию, и страшного дяди Льва, самого младшего из братьев.

У них была сестра Софья Алексеевна, иначе - тетя Мися. Когда ей было шестнадцать лет, она одна подняла упавшего с кровати своего тяжелобольного отца и нажила себе грыжу, которую почему-то нельзя было оперировать. Она начала ненормально полнеть и к тому времени, как я ее увидел, весила девять пудов. Это была гора, а не женщина, она ходила с трудом и одновременно отличалась неутомимой энергией и горячим стремлением помогать, но не деньгами, которых у нее было немного, а делом. Возле плотины был построен деревянный двухэтажный дом под названием "Община". Там она организовала курсы сестер милосердия. Ее помощницей была такая же незамужняя, как она, и столь же энергичная, но сухощавая дочь мелкого богородицкого помещика Бибикова - Анна Васильевна. Обе они и сестры милосердия жили в том доме. Сестры ходили работать в городскую больницу. Во время японской войны всей общиной в специальном санитарном поезде они отправились на фронт, на Дальний Восток, а во время войны германской - на фронт турецкий. Софья Алексеевна сама рассказывала, как ехала однажды на автомобиле с двумя офицерами и шофером. Машина неожиданно наткнулась на тигра, лежавшего поперек дороги. Мужчины юркнули вниз сидений, а она хладнокровно взяла винтовку и застрелила зверя.

В Богородицке мы застали только отблески того ореола почтения, какое окружало графов Бобринских в течение четырех поколений. В доме запрещалось бегать, громко разговаривать. Слуги ходили бесшумно, в мягкой обуви. Кроме прежнего моего знакомца повара Степана Егоровича, назову старого лакея бывшего крепостного Ивана, который, несмотря на преклонный возраст, продолжал накрывать на стол и разносить блюда. Его постоянно видели по другую сторону дворца возле бурьяна, заполонявшего клумбы: он садился там в глубокой задумчивости. Шептались, что он разговаривает с привидением, с духом старого графа, которому раньше служил.

Была еще совсем древняя бывшая экономка, а когда-то горничная матери старого графа. Говорили, что в молодости, во времена крепостного права, она отличалась поразительной красотой и в ее жизни произошла какая-то драма. Я ее увидел слепой, глухой и так же поразительно красивой. Она ходила со связкой ключей, время от времени открывала многочисленные графские шкафы, комоды и сундуки, что-то там перебирала, вновь запирала. Ее живо интересовало все, что происходило вокруг нее. Она подставляла ладонь и просила, чтобы ей на ладони писали пальцем. При этом прекрасно понимала, что пишут ее собеседники, и отвечала им вполне внятно и толково.

Еще была шустрая босоногая девчонка Наташка - судомойка, лет четырнадцати. Она мыла посуду с таким азартом, что под ее руками всё в лохани гремело и звенело, а сама она звонко покатывалась со смеху...