История махновского движения (1918 – 1921 гг.)

Вследствие этого работа носит спешный характер, имеет много пробелов. Окружающая действительность требует, однако, чтобы работа по истории движения была выпущена хотя бы и в таком неполном виде. Следовательно, она не является исчерпывающей, а лишь начальной и будет иметь дальнейшую разработку и продолжение. Но для этого необходимо собирание материалов, относящихся к движению. Просьба ко всем товарищам, имеющим что-либо из этого материала, передать его автору.

В этом предисловии я желаю сказать несколько слов заграничным товарищам-рабочим. Многие из них, приезжая в Россию на те или иные конгрессы, видят русскую действительность из казенных рук. Они обходят заводы Петрограда, Москвы и других городов и знакомятся с положением в них на основании данных правительственной партии или родственных ей политических групп. Такое знакомство с русской действительностью не имеет ценности. Приезжающим гостям всегда показывают жизнь, далекую от действительности. Возьмем следующий пример. В 1912 или 1913 году один амстердамский ученый (кажется, Израель Ван-Кан) приехал в Россию для ознакомления с русской тюрьмой и каторгой. Царское правительство предоставило ему возможность осмотреть тюрьмы Петрограда, Москвы и иных городов. Профессор ходил по камерам, знакомился с положением заключенных, разговаривал с ними. Несмотря на это и на то, что он вступил в нелегальную связь с некоторыми политическими каторжанами (Минор и др.), в русской тюрьме он в общем не увидел больше того, что ему желало показать само тюремное начальство; и то, что было специфическим в русской каторге, осталось для него неизвестным. Вот в положение такого Израеля Ван-Кана попадают все заграничные товарищи-рабочие, приезжающие в Россию и думающие в короткий срок, на основании данных правительственной партии или соперничающих с ней политических деятелей, познакомиться с русской жизнью. Они неизбежно будут делать грубые ошибки.

Чтобы прощупать русскую действительность, необходимо пойти или в деревню в качестве простого работника-земледельца, или на фабрику — в качестве рабочего, получать экономический и политический паек, выдаваемый коммунистической властью народу, требовать священных прав труда, а когда их не дают, — бороться за них, и бороться революционно, ибо революция есть высшее право труда; и лишь тогда подлинная, а не показная русская действительность заглянет такому смельчаку прямо в лицо. И тогда для него не покажется неожиданной история, рассказанная в этой книге. Он с ужасом и потрясением увидит, что в России сейчас, как и везде, распинается великая правда трудящихся, и ему понятен будет героизм махновского движения, защищающего эту правду.

Мне думается, что всякий вдумчивый пролетарий, заботящийся о судьбах своего класса, согласится, что только так и следует знакомиться с русской — и со всякой иной — жизнью. Все же то, что до сих пор обыкновенно практиковалось в России в целях изучения ее действительности заграничными делегациями, — вздор, самообман, заграничный пикник, пустая трата времени.

Москва, апрель 1921 г.

P.S. — Считаю приятным товарищеским долгом, от себя и от остальных участников движения, высказать благодарность всем организациям и товарищам, помогшим или стремившимся помочь делу издания книги: федерации анархо-коммунистических групп Северной Америки, итальянским и болгарским товарищам.

Май 1923 г.

Глава первая

Мы не знаем ни одной революции в мировой истории, когда бы ее — революцию — вел в своих интересах сам трудовой народ, т. е. городские рабочие и бедное, не эксплуатирующее чужого труда крестьянство. Несмотря на то, что во всех крупных революциях главною силою были рабочие и крестьяне, приносившие неисчислимые жертвы во имя торжества их, — руководителями, идеологами и организаторами форм и целей революции, неизменно бывали не рабочие и крестьяне, а сторонний, чуждый им элемент, обыкновенно элемент средний, колеблющийся между господствующим классом отмирающей эпохи и пролетариатом города и деревни.

Этот элемент всегда зарождался и вырастал на почве распада старого строя, старой системы государственности, производимого постоянным движением к свободе порабощенных масс. Благодаря своим классовым особенностям, своим претензиям на власть в государстве он в отношении отмирающего политического режима занимал революционную позицию, легко становился вождем порабощенного труда, вождем революционных движений масс. Но, организуя революцию, ведя ее под флагом кровных интересов рабочих и крестьян, этот элемент всегда преследовал свои узкогрупповые или сословные интересы и всю революцию стремился использовать в целях утверждения своего господского положения в стране. Так было во время английской революции. Так было во время великой французской революции. Так было во французской и германской революциях 1848 года. Так было в целом ряде иных революций, когда пролетариат города и деревни, борясь за свободу, истекал кровью, а плодами его жертв и усилий распоряжались вожди, политики разных названий, разрабатывавшие за спиной народа задачи и цели революции применительно к интересам своих групп.

Во время великой французской революции трудящиеся принесли колоссальные усилия и жертвы во имя ее торжества. Но разве политические деятели этой революции были сынами пролетариата и боролись за его идеи — равенство и свободу? Ничуть не бывало. Дантон, Робеспьер, Камилл Демулен и ряд других владык революции были кровными представителями тогдашней либеральной буржуазии. Они боролись за определенный буржуазный тип общественных отношений, ничего общего не имевший с революционными идеями равенства и свободы народных масс Франции 18-го века. А ведь они считались и до сих пор считаются общепризнанными вождями всей великой революции. И разве после французской революции 1848 года рабочий класс, отдавший революции три месяца героических усилий, нужды, лишений и жертв, получил «социальную республику», как обещали ему руководители революции? От них он получил социальное порабощение и массовое избиение, расстрел 50-ти тысяч рабочих Парижа, когда последние попытались восстать против обманувших их руководителей.

Рабочим и крестьянам во всех прошлых революциях удавалось лишь наметить свои устремления, создать лишь свое течение, которое всегда извращалось и затем ликвидировалось более умными, более хитрыми, более знающими «вождями» революции. Самое большее, чего трудящиеся достигали в этих революциях, — это незначительной подачки, в форме ли права на собрания, союзы, печать, или — в форме права избирать себе правительство; да и то эта подачка, как правило, изымалась, как только новая власть закреплялась вполне. После этого жизнь масс направлялась в русло прежнего бесправия, эксплуатации, обмана.

Лишь в таких низовых движениях масс, как бунт Разина или как революционные повстания [4]крестьян и их наших лет, народ бывал хозяином движения, давая ему свою форму и содержание. Но эти движения, встречаемые обыкновенно хулой и проклятиями всего «мыслящего» человечества, еще никогда не побеждали, и они по своему содержанию и форме резко отличаются от революций, руководимых политическими группами и партиями.

Наша русская революция является, несомненно, пока что политической революцией, осуществляющей силами народа не народные интересы. Основным фактом этой революции, на фоне величайших жертв, страданий и революционных усилий рабочих и крестьян, является захват политической власти промежуточной группой, так называемой социалистической революционной интеллигенцией — социалистической демократией.

О социалистической интеллигенции — русской и международной — писали много. Обыкновенно ее хвалили, называя носительницей высших человеческих идеалов, поборницей вечной правды. Реже ее бранили. Но все, написанное о ней, — и хорошее и худое, — имеет один существенный недостаток: тот именно, что она сама себя определяла, сама себя хвалила или бранила. Для независимого ума рабочих и крестьян это совершенно неубедительно и не может иметь никакого значения в отношениях между нею и народом. Последний в этих отношениях будет считаться только с фактами. Реальным, неопровержимым фактом в жизни социалистической интеллигенции является тот, что она всегда пользовалась привилегированным социальным положением. Живя в привилегиях, интеллигенция стала привилегированной не только социально, но и психологически. Все ее духовные устремления, — то, что называется «общественным идеалом», — неизбежно несут в себе дух сословных привилегий. Мы находим его на протяжении всего общественного развития интеллигенции. Если мы возьмем эпоху декабристов как начало революционного движения интеллигенции, то, переходя последовательно через все этапы этого движения — народничество, народовольчество, марксизм и вообще социализм во всех его разветвлениях, — мы всюду находим этот ярко выраженный дух сословных привилегий.