История Наполеона

Мы уже имели случай сказать, что не все народные представители, бывшие при южной армии, показывали неприязненное расположение к Наполеону. Между ними один, женатый на прекрасной и любезной женщине, обласкал его как нельзя больше и предоставил ему в своем доме все права близкого знакомого. Наполеон воспользовался этой доверенностью и даже едва ли не употребил ее во зло, если судить по некоторым не очень скромным словам "Записок", писанных на острове Святой Елены, где сказано, что жена представителя была столько же хорошо расположена к молодому артиллерийскому генералу, как и ее муж, который один из первых обратил на него внимание Конвента в эпоху тринадцатого вендемиера.

Наполеон, сделавшись императором, снова встретился со своей хорошенькой знакомкой. Время и несчастье изменили черты ее лица, или, лучше сказать, не оставили на нем и следов прежней красоты, пленившей некогда Наполеона. "Почему же, - сказал ей император, почему же вы не прибегли к посредничеству наших общих ницских знакомых, чтобы представиться мне? Многие из них занимают теперь важные должности и всегда имеют ко мне доступ". - "Ах, ваше величество, - отвечала она, - мое знакомство с этими господами прекратилось с той самой поры, как они стали знатны, а я несчастна". В то время она была вдовой и в крайне бедном положении. Наполеон исполнил все, о чем она его просила.

Припоминая об этой любовной шалости, Наполеон сказал:

"Тогда я был еще очень молод; гордясь моим маленьким успехом, я старался отблагодарить за него всеми зависевшими от меня средствами; и вот вы увидите, до чего может дойти злоупотребление властью, и от чего зависит иногда жизнь людей. Раз, прогуливаясь с женой моего приятеля, представителя, по линиям нашей позиции близ Мендского ущелья, мне вдруг пришло в голову показать ей небольшое сражение, и я приказал произвести атаку на неприятельские аванпосты. Правда, случилось так, что мы остались победителями; но, тем не менее, дело было очевидно бесполезное; атака сделана без всякой нужды, а все-таки стоила жизни нескольким человекам. Вспоминая об этом, я всякий раз жестоко упрекаю себя".

События девятого термидора остановили на короткое время Наполеона на поприще, начатом с таким блистательным успехом. Сношения ли его с Робеспьером младшим навлекли на него подозрения, или завистники его рождающейся славы рады были воспользоваться каким бы то ни было предлогом, чтобы погубить его, то ли, другое ли, только он был отрешен от должности и арестован по приказанию Албитта, де Лапорта и Салличети, которые вменили ему в преступление поездку его в Геную, исполненную по предписанию их же предместника, Рикорда.

Объявленный недостойным доверия армии и потребованный к ответу перед Комитетом общественной безопасности, генерал Бонапарт не захотел беспрекословно покориться подобному приговору. Он тотчас же послал ноту к представителям, велевшим было задержать его, и в этой ноте уже проглядывал тот высокомерный, сильный, сжатый слог, который впоследствии так легко было заметить и которому удивлялись во всех его речах, во всех его письмах. Вот некоторые отрывки из этой достопримечательной бумаги:

"Вы отрешили меня от должности, арестовали и объявили человеком подозрительным.

Вы обесчестили меня без суда, или осудили, не выслушав.

В государстве во время революций бывает только два разряда людей: подозрительные и патриоты...

К которому разряду хотят причислить меня?

Не с самых ли первых дней революции я придерживался ее начал?

Не меня ли видели во всегдашней борьбе то с врагами внутренними, то, по званию воина, с врагами внешними?

Для республики оставил я мою родину, утратил достояние, потерял все.

Потом, я не без отличия действовал под Тулоном и заслужил в бытность при итальянской армии часть лавров, пожатых ею при Саорджио, Онелья и Танаро...

При открытии Робеспьерова заговора я вел себя как человек, поступающий в духе правил.

Следовательно, нет возможности оспаривать у меня название патриота.

Что ж, не выслушав, объявляют меня подозрительным?

Патриот, невинный, оклеветанный, я все-таки не ропщу на меры, принятые против меня комитетом.

Если бы три человека объявили, что я сделал какое-нибудь преступление, я бы не мог роптать на приговор присяжных, осудивших меня.

Неужели же представители должны ставить правительство в необходимость поступать и несправедливо, и несогласно с видами политики?

Выслушайте меня; отстраните прижимки; возвратите мне уважение патриотов.

И тогда, через час, если злым людям нужна моя жизнь... пожалуй... я так мало дорожу ею, я так часто ею пренебрегал... Да! одна только мысль, что жизнь эта может еще быть полезна отечеству, дает мне твердость переносить ее".

Эта простая, но благородная и возвышенная речь заставила представителей рассудить о том, что они имеют дело с человеком, одаренным большими способностями и сильным характером, и, следовательно, должны отказаться от всякой надежды попрать его своим самовластием и преследованиями, не подвергая вместе с тем себя сильному и продолжительному сопротивлению с его стороны. И потому, соглашая требования своего честолюбия с благоразумной осторожностью, Албитт и Салличети, согласясь с генералом Дюммербионом, временно отменили произнесенный ими приговор и возвратили свободу генералу Бонапарту, "которого военные дарования и познание местностей, - сказано было в отданном ими приказе, - могут быть полезны республике".

В это время оборот дел по случаю происшествий термидора был причиной, что управление военным комитетом перешло в руки старинного артиллерийского капитана Обри, который перевел Наполеона в инфантерию и назначил его действовать в Вандее. Справедливо обиженный таким распоряжением и сознавая в себе способности, которых не хотел употребить на столь невидном поприще, Наполеон по прибытии в Париж не замедлил представить о сделанной ему несправедливости на рассмотрение военного комитета и говорил с большим жаром и пылкостью. Обри остался непреклонным; он сказал Наполеону: "Вы еще молоды; надо уступить старшим". На это Наполеон возразил:

"На поле битв стареют скоро, а я сейчас только с этого поля". Должно заметить, что президент комитета никогда не бывал в сражении.

Столь твердый и колкий ответ не только не смягчил, но еще более подстрекнул упрямство Г. Обри. Он никак не хотел изменить сделанного им назначения, а Наполеон предпочел быть скорее отставленным от службы, чем уступить несправедливости.

ГЛАВА IV

[Отставка. Тринадцатое вендемьера. Жозефина. Женитьба.]

Не любопытно ли видеть, что будущий властелин почти целой Европы остановлен на своем поприще и вычеркнут из списка французских генералов приказом каких-нибудь Мерлена де Дуе (Merlin de Douai), Берлие, Боасси д'Англа, Камбасареса, которые впоследствии наперерыв старались выказывать перед ним самое льстивое усердие и всячески домогались одной благосклонной улыбки, одного одобрительного мановения того же самого молодого человека, с которым обходились теперь так немилостиво и так грубо!

Однако ж в числе людей, принимавших участие в происшествиях термидора, нашелся человек, который не захотел оставить совсем в бездействии военных талантов, обнаруженных Наполеоном при взятии Тулона. Человек этот был Понтекулан, преемник обриевой власти; он, не обращая внимания на ропот господствовавшей тогда партии, употребил Бонапарта при составлении планов для новой кампании. Но и это невидное занятие, так худо согласовавшееся с характером воина, для которого деятельность, слава и шум оружия были необходимыми условиями жизни, показалось еще занятием слишком выгодным, слишком почетным для человека, которому хотели вовсе преградить дорогу на военном поприще. Летурнер, уроженец Ла-Манша, занявший после Понтекулана место президента военного комитета, стал поступать с Наполеоном по примеру Обри и решительно отстранил его от всякой должности, так что Наполеон, потеряв надежду одолеть зависть и предубеждения, но и не желая пасть под самоуправной рукой своих недоброжелателей и дать им загубить военные и политические способности, которые сознавал в себе, отвлек на минуту свое внимание от дел Европы и обратил его на Восток. Ему во что бы то ни стало хотелось искусить судьбу; природа, казалось, создала его для замышления и совершения дел великих, и если Франция отказывала ему в блистательном поприще, то он надеялся открыть его себе на Востоке.