История Канады

На первый взгляд это выглядело парадоксом. Метрополия — Франция — насчитывала тогда свыше 20 млн. подданных и была самой населенной страной Европы. Тем не менее она не могла в должной степени обеспечивать огромную неосвоенную территорию иммигрантами. Почему? Население Французского королевства на 96% состояло из крестьян. Франция не знала массового обезземеливания крестьянства. Основная часть французских крестьян была в XII–XVIII вв. прикреплена к земле или к помещику (сеньору) и опутана феодальными повинностями.

Правда, в католической стране насчитывалось несколько сотен тысяч гугенотов (протестантов), находившихся в напряженных отношениях с католическим большинством. Предприимчивые горожане-предприниматели, гугеноты были готовы перебраться за океан, подальше от Парижа и Ватикана. Их прибытие влило бы свежую кровь в жизнь бедной и малонаселенной Новой Франции. Но при дворе Людовика XIV в отличие от его деда и отца, на рубеже XVII и XVIII вв. взяли верх не экономические, а идеологические соображения. Гугенотов стали считать сомнительным, враждебным элементом. В качестве такового им запретили переселение в колонии. Из католиков же почти никто не собирался ехать на край света — в далекую страну с суровыми условиями, одно только путешествие в которую занимало не дни, не недели, а месяцы.

За несколько десятилетий в Новую Францию добровольно отправилось всего около 500 французов — большей частью молодых простолюдинов вроде 16-летнего ларошельского плотника Этьена Трюдо. В свете этого понятны административные меры, принятые соратниками «короля-солнца» — Кольбером и военным министром Жаном Лувуа с целью расширения человеческого потенциала Новой Франции. Они направили в Квебек часть тех французов, которые находились в полной власти государства — 7 тыс. солдат и тысячу заключенных-уголовников. Их согласия на переезд никто не спрашивал.

Впрочем, этих мер было недостаточно. Тогда правительство обратилось с призывом к дворянскому сословию, обещая наградить переселенцев землями. На призыв за все долгое царствование Людовика XIV откликнулось около 200 мелких дворян главным образом из Бретани и Нормандии. Часть из них привезла с собой в колонию феодально зависимых крестьян-арендаторов. Новоявленных землевладельцев, как и в метрополии, именовали сеньорами. Вместе с ними в Новую Францию «привезли» и структуру феодальных привилегий и повинностей — сеньориальную систему. Только лица дворянского происхождения обладали правом быть земельными собственниками, охотиться где угодно, заводить мельницы, пекарни, голубятни. Впрочем, в отличие от метрополии, привилегии сеньоров не переходили по наследству. Каждому сеньору волей короля были нарезаны обширные земельные угодья — в среднем 7,5 тыс. гектаров. Сеньоры распределяли между арендаторами барщину, назначали и взимали оброчные платежи, подвергали строптивых суду и телесным наказаниям.

Арендаторы — пользователи земельных участков — обязаны были селиться вблизи господского жилища и оказывать сеньору любую помощь, в которой он нуждался. Каждому арендатору полагалось до 30 га земли — гораздо больше, чем в большинстве европейских стран. (Правда, землю еще нужно было очищать от леса и валунов.) Таким образом, определялось, что в каждой деревне должно жить 200–250 семейств. Свободный выбор крестьянами места жительства и свобода передвижения, уже утвердившиеся в английских колониях, в Новой Франции исключались. Даже размеры населенных пунктов регулировались сверху.

В довершение всего губернаторы с согласия метрополии возложили на поселенцев и военную службу. (Регулярные войска прибывали из метрополии только во время официально объявленных войн.) Каждый арендатор с 16 до 60 лет был военнообязанным, состоял в ополчении и один-два месяца ежегодно проходил военное обучение. Характерно, что служба в ополчении включала и принудительный труд — прокладку дорог, возведение укреплений и церквей, сенокосы и т. д. Метрополия и колониальные власти экономили на практически бесплатном труде ополченцев существенные суммы, сами же ополченцы надолго отвлекались от собственных хозяйств.

Быт рядовых колонистов был почти таким же незамысловатым, скудным и грубым, как и в метрополии. Арендаторы жили в тесных полутемных жилищах вместе со скотом и домашней птицей, одевались в домотканое платье, не знали грамоты, считали на пальцах. С другой стороны, проживание в деревнях вместе с сеньорами укрепляло общинно-коллективные связи и сплоченность. А арендатору, исправно вносившему все платежи, обычай гарантировал право на пользование довольно большим наделом земли. Право вносить оброк натурой облегчало положение арендатора — в отличие от Европы в лесах было много дичи, а реки и озера кишели рыбой. К тому же налоги в колонии были меньше, чем в метрополии. Поэтому общий жизненный уровень рядовых колонистов был в XVIII в. даже несколько выше, чем большинства их собратьев в метрополии.

Перенесенные из-за океана и чуждые остальной Северной Америке институты западноевропейского средневекового общества пустили на канадской земле глубокие корни. Они во многом определили исторические судьбы франко-квебекского общества вплоть до середины двадцатого столетия.

Упрочив спаянность общества, сцементировав в нем коллективистские начала, облегчив колонистам борьбу против индейцев, сеньориальная система одновременно значительно затормозила заселение Новой Франции. Из Европы по-прежнему почти никто не соглашался ехать под власть сеньоров. Малоимущие иммигранты из разных стран стремились в своей массе обосноваться в североамериканских владениях Британии — там, где было мало помещиков и не сложилось системы сеньориальных привилегий.

Но если всеми правдами и неправдами в колонию за десятки лет удалось направить от 8 до 9 тыс. мужчин, то с прекрасным полом дело в ней обстояло сначала совсем плохо. Невесты и жены уклонялись от переселения в Новую Францию, поэтому сюда приезжали почти сплошь холостяки или вдовцы. (Даже жена прославленного Шамплейна несколько раз уезжала — убегала? — от него в метрополию.) Чтобы исправить положение, французское правительство снова прибегло к принудительным мерам. Формально по воле королевы власти устроили облавы в портовых городах, арестовали до 500 молодых проституток, присоединили к ним несколько сотен воспитанниц сиротских приютов (прозванных «королевскими дочерями») и переправили в Квебек. Всем им быстро нашлись мужья.

И все же к 1680 г. неженатых мужчин в Новой Франции оставалось много, а новых партий «королевских дочерей» не поступало. Многие из прибывших ранее француженок-горожанок тяжело болели и рано умирали в непривычных им сельских и лесных условиях, лишенных элементарных удобств. Тогда появилось то, что было незнакомо американскому обществу, — смешанные браки. Холостые колонисты стали подыскивать жен среди индейских девушек из дружественных племен. При этом соблюдался весь комплекс католических брачных процедур — молодой человек делал в присутствии племени официальное предложение, невеста затем переходила в католическую веру, затем священник совершал обряд венчания.

Свежий воздух, чистая вода и физический труд способствовали высокой рождаемости. Проблема продолжения рода была таким образом к XVIII в. урегулирована. К 1763 г. население Новой Франции увеличилось по сравнению с 1663 г. в 25 раз, достигнув 75–80 тыс. человек, в основном за счет естественного прироста. Массовые браки с индианками освежили и обогатили генетический фонд франко-квебекцев, увеличили выносливость колонистов, существенно ускорили и облегчили их привыкание к местным условиям. У индейцев колонисты заимствовали обычай носить меховые шубы, шапки, мокасины.

К середине XVIII в. Новая Франция — с ее недолгим летом, трескучими морозами, глубокими снегами, гранитными скалами и студеными озерами — второму-третьему поколению колонистов казалась их родным краем. Прародину — Францию они стали воспринимать как родственную, но все же чужую и очень далекую страну. Себя они называли уже не французами, а «канадьенами» — канадцами. Их язык стал отличаться от французского, правда незначительно. Им были заимствованы отдельные индейские и английские слова.