Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева

Вместе с тем война также проявила и уродливые, отталкивающие черты советского общества, отразившиеся прежде всего на поведении советской армии в Европе. В советской системе люди легко превращались из жертв в палачей. Сталинизм унижал и оскорблял человеческое достоинство, поощрял подлость и проповедовал насилие. Многие из призванных в советскую армию бойцов выросли среди уличной шпаны, ничего не знали, кроме жизни в трущобах и фабричных бараках. Их нравственные представления, и без того шаткие, рухнули, как только они обрели власть победителей над побежденными ^{16}. Тысячи советских солдат и офицеров, пересекшие границы Польши, Румынии, Болгарии и Югославии, с бешеным упоением стали предаваться мародерству и пьянству, уничтожать имущество граждан этих стран, убивать мирных жителей, зверски насиловать женщин. Безжалостное насилие над мирным населением, беспощадный погром домов и имущества опустошили Пруссию и волна за волной обрушились на занятые советской армией территории Третьего рейха ^{17}. В конце войны советский военный корреспондент Григорий Померанц был потрясен тем, «сколько мерзости может вылезть из героя, прошедшего от Сталинграда до Берлина. И как равнодушно все смотрят на эту мерзость. Если бы русский народ так захотел гражданских прав!» ^{18}.

Новоявленный патриотизм порождал в победителях чувство превосходства и оправдывал жестокость в отношении к побежденным. Кровавая битва за Берлин стала венцом нового русского культа жертвенной войны и народного величия ^{19}. Пропаганда Победы вытесняла из памяти миллионов подробности этого завершающего войну побоища (излишнего с военной точки зрения, т. к. Третий рейх был обречен), как и жестокого обращения победителей с немецкими женщинами. Культ Сталина принял массовый характер, широко распространившись как среди русских, так и среди людей других национальностей, населявших СССР. Ветеран войны, писатель Виктор Некрасов, вспоминал: «Увы! Мы простили Сталину все! Коллективизацию, тридцать седьмой год, расправу с соратниками, первые дни поражения» ^{20}. Многие годы спустя фронтовики, ветераны Великой Отечественной войны, продолжали отмечать День Победы как общенародный праздник, и многие из них пили за Сталина как за своего верховного главнокомандующего.

В наступившей мирной жизни положительные и отрицательные последствия войны смешались, утратив свои очертания. Трофеи в виде всевозможных безделушек, нарядных платьев, наручных часов, фотоаппаратов, которые солдаты привозили домой из Европы, производили такое же сильное впечатление, что и американское продовольствие, поставляемое по ленд-лизу. Советские люди, военные и трудящиеся, а также члены их семей, постепенно стали догадываться, что они живут не в самом лучшем обществе в мире, как это им внушалось государственной пропагандой ^{21}. Немало солдат в оккупационных зонах уходило в самоволку. Другие, пользуясь военными пропусками, колесили по всей оккупированной «срединной Европе», сходились с местными женщинами и, переодевшись в гражданское платье, растворялись среди населения. Возвращаться на Родину, нищую и разоренную, им явно не хотелось. Те же самые ветераны войны, которые изводили грабежами гражданское население Европы, стали с пренебрежением относиться к сотрудникам НКВД и Смерша, этих всесильных органов террора. Фронтовики вступали в споры с официальными пропагандистами и не думали отмалчиваться на партийных собраниях. Согласно многочисленным рапортам, красноармейцы и офицеры конфликтовали с местным начальством и даже распространяли листовки с призывами «свергнуть власть несправедливости». Особисты из Смерша доносили о высказываниях некоторых командиров, считавших, что «надо взорвать этот социалистический бардак ко всем чертям». Особенно широко подобные разговоры ходили среди военнослужащих в частях советской армии, расквартированных в Австрии, Западной Германии и Чехословакии ^{22}.

Мятежные настроения так и не переросли в мятеж. После невероятного напряжения в прошедшей войне большинство ее участников погрузились в состояние общественного оцепенения, с трудом приспосабливаясь к повседневной жизни. Померанц вспоминает, что «многие демобилизованные солдаты и офицеры потеряли тогда упругость воли, нажитую на войне, и стали, как тряпка, как ветошка, которыми можно вытирать пол. Рухнуло целое царство отношений, сложившееся под огнем, и все мы, со своими орденами, медалями и нашивками за ранения, стали ничем». В сельской местности, в провинциальных городках и поселках бывшие фронтовики спивались, тунеядствовали и воровали. В Москве, Ленинграде и других крупных городах молодые люди, прошедшие войну и способные к руководящей работе, обнаружили, что желаемых целей в общественно-политической жизни страны можно достичь, лишь двигаясь по партийной лестнице. Кто-то из них пошел по этому пути. Много было тех, кто с головой ушел в учебу, желая получить образование, но, конечно, многие просто жили, встречались с девушками и догуливали оборванную войной молодость ^{23}.

Подобная пассивность в значительной мере была вызвана тем состоянием эмоционального потрясения и огромной физической усталости, которое испытывали многие участники войны по возвращении домой. Как-то раз, вскоре после демобилизации из армии, Александр Яковлев, в будущем крупный партийный работник и соратник Горбачева, стоял на железнодорожной платформе своего родного городка, наблюдая за шедшими мимо эшелонами, в которых перевозили советских военнопленных из немецких концлагерей в Сибирь, в лагеря уже советские, и внезапно он осознал, что происходит вокруг. «Деревню продолжали грабить до последнего зернышка. В городах сажали в тюрьму за прогулы и опоздания на работу. Не хотелось верить, но все очевиднее становилось, что лгали все — и те, которые речи держали, и те, которые смиренно внимали этим речам» ^{24}. Еще один ветеран войны, философ Александр Зиновьев, вспоминал: «Положение в стране оказалось много хуже того, как мы его представляли по слухам, живя за границей в сказочном благополучии [в частях советской армии за границей]. Война все-таки вымотала страну до предела» ^{25}. Особенно тяжкий урон понесли деревни и села России, Украины и Белоруссии: в некоторых регионах колхозы потеряли больше половины трудоспособного населения, в основном мужчин ^{26}.

В отличие от американских солдат, которые возвращались в благополучную страну, получали от государства бесплатное образование в университетах и находили хорошую работу, большинство советских ветеранов сталкивалось на родине с неустройством и разрухой. Их ждали бесчисленные трагедии, страдания искалеченных людей, разбитые жизни миллионов вдов и осиротевших детей. Около двух миллионов человек, имевшие физические увечья или психические расстройства, официально считались инвалидами. Даже здоровых с виду ветеранов войны подкашивали необъяснимые болезни, и госпитали были забиты молодыми пациентами ^{27}.

Советские люди истосковались по мирной жизни, им хотелось покоя, стабильности. Чувство душевной усталости от войны и всего, что с ней связано, пронизывало общество — это ощущалось повсеместно как в городе, так и на селе. Исчезли настроения шапкозакидательства и наивный, романтический патриотизм, так вдохновлявшие учащуюся молодежь в конце 1930-х ^{28}. В то же время советскому народу не хватило энергии и общественной солидарности, чтобы закрепить результаты той «стихийной десталинизации», которая началась было в годы Великой Отечественной войны. Удивительный подъем народного духа в военное время так и не стал, в особенности среди русских людей, той почвой, на которой могло вырасти самоуважение отдельной личности, способной отстаивать свои интересы в обществе. Многие боготворили Сталина более, чем когда-либо раньше, почитая его как великого вождя ^{29}. Для многих слоев советского общества победа во Второй мировой войне стала навсегда ассоциироваться с понятиями великодержавной мощи, безличной «народной славы» и ритуальной скорби по погибшим ^{30}. Культивируемая сталинской системой ненависть ко всему иностранному, страх враждебного окружения продолжали бытовать в сознании широких масс. Многие простые граждане, несмотря на новый социальный опыт, все еще были склонны верить официальной пропаганде, которая всю вину за отсутствие незамедлительного улучшения жизни и неудовлетворительные итоги войны перекладывала с советской власти на западных союзников. С началом холодной войны подобное состояние умов в народе весьма пригодились Сталину. Он учитывал его, когда намечал послевоенную внешнюю политику и стал искоренять недовольство и инакомыслие внутри страны.