КГБ. Последний аргумент

Строгий дядя в погонах пояснил, что отсутствие судимостей у Алика—это не его заслуга, а недоработка органов внутренних дел, которую легко исправить.

Непорочный попытался разжалобить визави слезливым признанием, что, мол, бес попутал, он в первый раз и больше ни-ни, да и, вообще, надо бы его отпустить...

Чин же строго заявил, что Лубянка—не богоугодное заведение, и материал о проделках Алика на ВДНХ может оказаться на столе начальника МУРа, если он не согласится оказать помощь самой гуманной в мире дружине, чьи бойцы известны чистыми руками, горячими сердцами и холодными головами.

Непорочный понял: торг неуместен, и поспешил заверить дядю, что готов выполнить любое его поручение.

Действительно, и на очной ставке с лохом в тюрьме, и на судебном процессе Алик, придерживаясь отработанной ему линии поведения, полностью изобличил супостата, засвидетельствовав, что именно из его кармана «случайно» извлек шпионские материалы.

В итоге иностранец схлопотал реальный срок, а Алик с миром отпущен на все четыре стороны. Зачислять его в тайный Орден сексотов контрразведки не сочли нужным в виду отсутствия сферы приложения «щипаческого» таланта Непорочного. Этот пробел в биографии Алика восполнили оперативники МУРа...

Любовь во всём виновата...

Сразу после своего совершеннолетия Непорочный сгинул: МУР давно подбирался к нему. Появился он вновь в начале восьмидесятых — с лицом черным и высохшим. Правая рука у него плохо гнулась: специально отбили в милиции.

Переквалифицировался Алик в инструкторы — открыл курсы «молодых бойцов карманного фронта». В числе своих учеников заприметил одну красавицу дивчину, по имени Дарья, глаз с нее не спускал. Чтоб пыль ей жизни уркаганской в глаза пустить, снова пошел на дело — деньги нужны были позарез. Не знал, что у муровцев под «колпаком» находится. На кармане взяли с поличным.

Слава о похождениях Алика впереди него бежала—не успел еще в Бутырке оказаться, а ему уже там почетный прием блатные организовали. Ковровых дорожек и пионеров с барабанами только не было при встрече.

Через некоторое время короновали Алика, стал он вором в законе по кличке «ЗЛОТНИК». Всего-то два дня и носил корону. «Малява» — известие — пришла с воли: ссучился Непорочный, продался ментам, воровской Орден променял на возможность выйти быстрее на волю к Дарье. Вслед за обрядом посвящения в высшее преступное сословие последовал другой. «Опустили» — принародно «раскороновали» — его урки там же, в Бутырке. Отторгли, значит, за измену.

Оказался он вскоре на воле. Некоторое время о нём ничего не было известно — на карантин сел. Вскоре стал верховодить на «курсах молодых бойцов». Те, кто знал о том, что его завербовал МУР и изгнан он с позором из воровского сообщества, — уже или в мире ином, или безвылазно на зонах да по тюрьмам. Так что молодая блатная поросль, которую он с успехом натаскивал, не ведала, что находится Алик под муровской опекой.

Преступление во благо государственной безопасности

Алику хватило двух минут, чтобы усвоить, какая роль отводится ему в предстоящем спектакле на Центральном рынке.

— Только вот, неувязочка одна выходит, гражданин «опер упал-намоченный», — обратился он к Николаю Ионову, почувствовав в нем старшего. Где гарантии, что в ментовской, узнав, что я—Непорочный, будут вести со мной такие же задушевные беседы? В менты принимают не по интеллекту, а по анализам! Разговор у них с такими, как я, соответствующий—«аналитический», так тебе наТЫкают «демократизатором» в ребра и в харю, а потом—в козлятник на трое суток без права переписки с ООН и ЮНЕСКО о правах человека...

— Ты цену себе не набивай, будто беременная кенгуру, — оборвал его Молочков, у которого Алик состоял на связи, — сказали же тебе, что даже в журнале происшествий регистрировать не будут... Товарищ, — капитан выбросил руку в сторону улыбающегося Ионова, — обо всём уже подумал... А под видом сознательных граждан, что на рынке «повяжут» тебя, будут выступать ихние... то есть, наши люди... Ты, помнится, рассказывал мне про лохов, которым взрезал карманы, доставал оттуда какую-нибудь муть и принародно возвращал её владельцу: дескать, держи, раззява, не у себя в деревне — в столице ухо надо держать востро... Тогда ты не боялся и гарантий ни у кого не требовал, а теперь? Что изменилось теперь?!

Алик проигнорировал вопрос. Сложив губы трубочкой, он сосредоточенно пускал кольца табачного дыма в потолок.

— Ну, что ж, — Ионов пошел ва-банк, — если наш друг сомневается, настаивать не будем... Я генералу так и доложу... Кстати, Алексей Федорович, — взгляд в сторону капитана, — какое вознаграждение вы платите за риск?

— Когда как, Николай Григорьевич, — Мол очков принял подачу Ионова, — иногда даже в случае инвалидности пособие выплачиваем...

— Ну, до этого, я уверен, дело не дойдёт...

Психологический прессинг Ионова с использованием так чтимых Аликом категорий: «наш друг», «генерал» и «вознаграждение» дал результаты. Непорочный, малый понятливый, тут же загасил сигарету.

— Нет, я что? Мне бы вот только вторую, — вор показал свою здоровую руку,—не сломали... А остальное—разыграем как по нотам...

Алик Непорочный слово сдержал.

На машине «наружки» его подвезли к рынку, показали мать Пеньковского, появившуюся у прилавков с овощами и фруктами.

Заточенным серебряным полтинником, зажатым между указательным и средним пальцами правой руки, Алик взрезал её хозяйственную сумку. Не успел злоумышленник достать вожделенный кошелёк и связку ключей, как на него навалились «сознательные граждане», случайно оказавшиеся в тот час на Центральном рынке...

Шум, гам, как водится. Для порядку, или подначки ради кто-то крикнул: «Держи вора!» А чо его держать-то? Стоит себе, как музейный экспонат — не шелохнётся. И, вроде, даже совестно ему в глаза людям смотреть. Знать бы им, зевакам, чего стоило ему, виртуозу «щипаческого» дела, сломить свою гордыню, чтоб вот так вот принародно обосраться! С другой стороны — чего ни сделаешь, если опер просит...

Бутерброд с икрой, как известно, падает икрой на пол — мимо рынка как раз проезжал милицейский наряд на «уазике». Всех: тётю Клаву, карманника, бдительных граждан погрузили в машину и отправили в отделение. Тут и началось! Допросы, протоколы, очные ставки...

Потом приказ: «Следственный эксперимент!» И снова повезли всех на рынок, где расставили пострадавшую, посягателя и свидетелей по местам, и попросили вспомнить, кто, чего делал, о чем думал и прочее. И так беспрерывно все пять часов... А как же, профессионалы — они работают основательно!

— Ничего себе, сходила за клубничкой для внучки, — сжимая связку ключей и кошелек в руке, молвила тётя Клава при выходе из отделения, — чтоб вам всем ни дна, ни покрышки!

Алексей Киселёв и Николай Ионов основательно покопались в рабочем столе Пеньковского, добыв убедительную доказательную базу его преступного промысла. Был обнаружен вызвавший восхищение профессионалов арсенал шпионских аксессуаров: три минифотокамеры «Минокс» — любимый инструмент всех шпионов тех и последующих времен, позволяющий делать до 50 снимков без перезарядки, — диктофоны, шифртаблицы, инструкции по связи и, конечно, несколько нераспечатанных пачек банкнот по 10 тысяч рублей каждая.

Всё обнаруженное, но до поры оставленное нетронутым на своих местах, свидетельствовало, что полковник предавался шпионскому промыслу с маниакальной неистовостью...

Приговор

Через две недели после обыска оперработники, дежурившие у перископа, стали свидетелями, как Пеньковский рассматривает поддельный советский общегражданский паспорт. Об этом немедленно было доложено генералу Грибанову. Опасаясь, что объект намерен привести в действие план перехода на нелегальное положение, председатель КГБ СССР Владимир Семичастный согласовал вопрос с Первым секретарём ЦК КПСС Никитой Хрущёвым, и 22 октября 1962 года Псньковский был арестован.