Отрешенные люди

"Ай, с лица не воду пить, - подумал он про себя. - Свезу в деревню, а сам на прииски подамся..."

Под конец сватовства, когда все обговорили, назначили срок, в какой церкви будут венчать молодых, Антонина осмелела и в упор поглядела Ивану в глаза, и он удивился чистоте и силе ее взгляда, и что-то кольнуло внутри, захотелось остаться с ней вдвоем, поговорить.

...Венчались в Богоявленской церкви, в зубаревском приходе, в их же доме отыграли и свадьбу, гудели три дня подряд. Еще несколько дней побыл Иван с Антониной, утолил страсть своего молодого тела, ходил как полупьяный, катал ее на новой пролетке за город. Отец по такому случаю позволил даже запрягать любимца Орлика. С каждым днем Тоня все более нравилась ему, и он уже не вспоминал про Наталью, у которой, по слухам, опять расстроилась свадьба, а потом, в один день, собрался и, наказав жене, чтоб ждала, сообщил, что поехал в Тюмень, к крестному Дмитрию Угрюмову.

24.

Род Андрея Андреевича Карамышева проживал в Тобольске чуть ли не с первых лет основания города. Его предки происходили из некогда знатного и богатого рода Карамыш-бека и на момент прихода в Сибирь хана Кучума владели собственными улусами, землей и ловчими угодьями. Но, не найдя общего языка с властолюбивым ханом, не захотели подчиниться ему и подались в северные земли на реку Конду, где породнились с князьями Алачевыми. С тех пор их и стали звать не иначе как "остяками", начисто забыв об их прежних, татарских, корнях.

Не стало грозного хана Кучума, пришли русские воеводы, и Карамышевы перебрались поближе к Тобольску. Тут они приняли христианство, царь Михаил Федорович даровал их за это княжеским титулом и жаловал землицей в нижнем городе, близ торговых рядов, в местечке, столь полюбившемся купцам и прочим торговым людям. Постепенно рядом с Карамышевыми обустроились и поселились многие татарские семьи, стараясь держаться поближе один к другому. Лет через сто там уже стояла целая слобода с возвышающейся меж неказистых, обмазанных глиной домишек деревянной, рубленной в двадцать венцов мечетью. Неподалеку от татарской слободы стояли дома православных горожан, виднелись русские храмы и часовни. Такое соседство никому не мешало и было даже удобно, поскольку большинство живших в городе татар нанималось грузчиками к тем же купцам, шли гребцами в рыбацкие артели, водили обозы на ярмарки, а при случае поставляли дрова, как мещанам, так и в православные храмы.

Одно было неладно: когда шел на Иртыш крестный ход для освящения речной воды, то никак было не миновать мечети, а мулла мог крикнуть вслед процессии что-то на своем языке, и кто его знает, о чем он кричал...

Да еще пожары частые, что каждый раз начинались непременно из татарской слободы, а потом уже красный петух шел гулять по крышам, не разбирая и не спрашивая, кто под ней живет, и... выпластывал весь город под корешок, не забывая ни христианские храмы, ни мусульманской мечети, прихватывая при том крепостные стены и башни. Еще воеводы, а вслед за ними и губернаторы ворчали на старост татарской слободы, мол, худо за печами смотрите, бед от вас много всему городу... Но старосты татарские делали большие глаза, и клялись аллахом, что огонь к ним залетел от русских домов и вины их в последнем пожаре совсем и не было. Городские начальники, скрипя зубами, прогоняли тех и молчали, наблюдая, как опять начинают лепиться одна к одной нехитрые, об одну комнату, с небольшими, в локоть оконцами, татарские лачуги, не окруженные ни забором, ни палисадом. У каждого свой манер и понятие, как жить, как хозяйство вести, тут даже самому большому начальнику лучше в подобные дела не встревать.

Правда, во времена Петра Алексеевича, когда перемены наблюдались во всех городских делах, заговорили было о строительстве на месте татарской слободы большого каменного гостиного двора, и даже царев указ на этот счет был получен. Но татарские купцы, прознав про то, пронюхав через кого-то там, снарядили огромное посольство к царю, собрав подати и недоимки за последние десять лет и помчались в столицу. Вернулись с широкими улыбками на луноподобных лицах и, не скрывая радости, в тот же день направились в губернаторские покои, выложили губернатору под нос царев указ о переносе строительства на гору. Гостиный двор отстроили наверху, подле самой первопрестольной Софии. И опять время от времени вспыхивали посреди татарской слободы пожары, оставляя после себя печальные пепелища. Кто его знает, сколько простояла бы еще та слобода, да случилось приехать в Сибирь новому митрополиту, который поглядел на то дело иначе.

Митрополит Сильвестр был родом из Киевской земли, где и окончил духовную академию, а потом долгое время оставался настоятелем одного из монастырей под Казанью, где показал себя как муж ученый и достойный. Многие годы он путешествовал по Волге, обращая в православие местных жителей, в чем нимало преуспел. Получив митрополичью кафедру в Тобольске, он стойко принял это назначение, уводившее его еще дальше от родных мест. С первых же дней пребывания в Сибири подивился слабости православной церкви, которая крепко стояла на ногах лишь по городам да крупным селам. Зато вокруг этих небольших островков бурлило татарское, вогульское и остяцкое население, к праведной вере являющее полное равнодушие, а зачастую и открытую неприязнь.

На первых порах митрополит Сильвестр снарядил проповеднические миссии в близлежащие к Тобольску селения, где удалось довольно быстро и легко окрестить несколько десятков татарских семей, дав им обещание, что они будут приняты в казачьи войска и на десять лет освобождаются от сдачи ясака. Однако в самом Тобольске дело обстояло не в пример хуже. Как только местный мулла Измаил узнавал о появлении в слободе русских проповедников, он сломя голову мчался в тот дом, где они были приняты, и грозил хозяевам всеми смертными грехами, если только те вздумают изменить вере отцов. Владыка пробовал пожаловаться на Измаила в правительственный Сенат, но получил оттуда весьма насмешливое и колкое письмо, заканчивающееся словами, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят.

Вот тогда митрополит Сильвестр обратил свое внимание на Андрея Андреевича Карамышева, мирно проживающего в татарской слободе и при том исправно посещающего православный храм во всякий воскресный день.

- Попроси-ка его ко мне завтра в полдень явиться, - мягко, на украинский манер выговаривая слова, сказал он батюшке, - побеседовать мне с ним захотелось.

Карамышев явился точно в назначенный срок и, склонив голову, подошел под благословление к владыке. Тот благословил его, усадил в глубокое кресло напротив себя и завел разговор о вере, о благочестии, о смирении. Андрей Андреевич, полуопустив голову, внимательно слушал, согласно кивал и не очень-то понимал, зачем сам владыка пожелал лицезреть его скромную персону.

- А скажите мне, - наконец владыка слегка намекнул на истинную цель своего интереса к Карамышеву, - как получилось, что вы, человек веры православной, и вдруг живете рядом с магометанами, общаетесь с ними в любой урочный час, поди, и их еще у себя в доме принимаете?

- Случается, - потупя взор, отвечал тот, - предки мои из татарского рода вышли, и одни из первых на том самом месте и поселились.

- Значит, вашему роду и земля вокруг была дарована? - заинтересовался владыка, оглаживая длинную седую бороду и не спуская острого взгляда с лица собеседника. - Как же теперь на ней живут иные люди?

- Про то мне неведомо, но со слов отца покойного, царство ему небесное, знаю, будто бы часть земли продана, часть сдана в аренду, а иная родственникам или просто знакомым в незапамятные времена под строительство домов отдана. У нас ведь нравы простые, не то что в больших городах, коль пришел человек и просит отвести пустующую землю под жилье, то отказывать не принято. Вот так и сложилась татарская слобода, а мы самые первые на тех местах поселенцы.

- Весьма интересно, весьма, - пожевал сухими тонкими губами владыка, а есть ли у вас какие бумаги на право владения той землей?