Крушение Римской империи

Правда, эта империя, хотя и часто извращаемая дьявольскими силами, является естественной и божественной необходимостью, которой Бог одарил римлян. По его повелению, продолжал Августин, есть царь в преходящей, мирской жизни, как и царь в вечной жизни. У земным правителей есть специальные службы, через которые они могут обращаться к Богу — именно потому, что они правители. И хотя Константин был без сомнения, близок к идеалу — ведь Августин был одним из тех, кто верил, что христианство потеряло свои достоинства, обретя богатство и власть, — он преклонялся перед Феодосием I, как правителем, чья преданность вере была образцовой.

Когда правят такие люди, то можно различить «слабое, призрачное сходство между Римской империей и божественным городом». Государство, конечно, имеет свою специфику. Любовь к ближнему, считал Августин, делает наш патриотический и гражданский долг обязывающим. Солдаты, правители и судьи — все должны оставаться на своих постах, все должны делать свое дело. И тогда в каждом из них мы сможем прочесть мысли человека, в котором национальное самосознание настолько безгранично подчинено религиозным соображениям, что в некотором смысле можно считать это самосознание отсутствующим.

От националистических чувств, которые в течение многих столетий помогали защищать границы античного Рима, римляне ушли очень далеко. Например, утверждая, что войны могут быть справедливыми и даже необходимыми, Августин заключает, что «победы в этих войнах несут с собой смерть или обрекают на смерть», а широкие просторы Римской империи, добавляет он, дали толчок множеству отвратительным внешних и гражданских войн. Августин даже заявляет, что он бы предпочел монолитной Империи римлян целый ряд малых народов, проживающих в мире. «Без справедливости, — говорит он, — правительства — это просто большие шайки бандитов», бандитизм в государственном масштабе. Но «без справедливости» это как раз то, что было в порядке вещей, к чему неизбежно скатывались эти государства, и чего не мог избежать Рим.

Итак, он проповедовал, как это делали и до него, что «мы не хотим иметь дело с существующими властями». Будем откровенны: это призыв к отказу служить правительству. Столь же откровенно его напоминание о том, что Империя так или иначе обречена на крушение. «Если небо и земля должны исчезнуть, почему мы должны удивляться тому, что в определенный момент и государство должно прекратить свое существование? — И если то, что сотворил Господь, однажды погибнет, то, конечно, сделанное Ромулом исчезнет куда быстрее». И даже существующее отождествление церкви и государства окажется недостаточным, чтобы остановить разложение.

Что же в этих условиях оставалось делать отдельному гражданину? Рим, к его выгоде, неумолимо сокращался в размерах. Наша настоящая постоянная родина, говорили ему, единственное истинное царство, соответствующее жесткой идее правоты, находится повсюду с нами. «Что нам нужно, — заявляет Августин, — так это путь, который поможет нам вернуться в это царство: вот как мы покончим с нашими бедами. Что же касается земных кризисов и катастроф, то ими можно пренебречь — или даже приветствовать, поскольку Бог насылает их нам для возрождения человека. Бедствия в стране, в которой вы являетесь просто иностранцем, вообще должны быть вам безразличны. А потому, когда эти бедствия происходят, относитесь к ним как к приглашению сосредоточить ваши мысли на вечном, и представьте, что ваши сокровища находятся там, куда ни один ваш враг не в состоянии добраться. Августин шлет послание патриоту-язычнику, взволнованному несчастьями, обрушившимися на Рим: «Пожалуйста, простите нас за то, что наша гибнущая страна причиняет вам беспокойство … вы заслужите куда большего, если посвятите себя высшему отечеству».

Это совсем не те слова, которые вдохновили бы человека на защиту гибнущей Римской империи. Августин сдвинул центр тяжести таким образом, что государство стало теперь занимать в сознании людей куда меньше места; далекий от того, чтобы помочь своей стране выжить, он только способствовал ее паданию. Но приписываемое ему предположение, что поскольку предотвратить падание Римского мира выше сил провидения, то все попытки людей в этом направлении в любом случае бесполезны, встретило резкий отпор со стороны таких мыслителей, как Пелагий. «Человек не пленник истории, — пишет Давид П. Иордан в своей книге Гиббон и его Римская империя, — он живет не в притоне, он может освободиться благодаря своему разуму».

Хотя полностью влияние Августина не сказывалось на новых поколениях, многие писатели в течение последних лет Римской империи повторяли его высказывания, полные фатализма. Например, именно в этот период поэт Коммодиан злорадствовал по поводу падения города: «Он, который похвалялся своей вечностью, теперь оплакивает ее». То же звучит в словах Ориента, епископа из Оски (бывший Елимбер, ныне Ош) в Юго-Западной Франции: «Почему проходят похоронные церемонии по всему миру, превращающемуся в руины в соответствии с общепринятым законом для всего смертного?» Более того, Орозий, которому Августин поручил написать историю Рима, не только напоминает нам снова, что Рим заслужил эти атаки германцев — потому что когда-то преследовал христиан, — но и что эти нападения даже полезны, «потому что они могут привести к распаду Империи». Священник Сальвиан, веривший в то же самое, добавил два реалистических комментария. Первый — Империя уже была мертва, или испускала последний дух. И второй — большинству римлян не хватало воображения понять ту высшую степень опасности, которая грозила им, а если даже некоторые обладали такой проницательностью, то у них не было сил, чтобы что-то предпринять.

Из-за существования такой инерции мышления, что является очень точным диагнозом, утверждение Августина о том, что все старания людей бесполезны, как в этой ситуации, так и в любой другой, несет на себе свою долю ответственности за создавшееся положение; либо, по крайней мере, он очень точно выражал превалировавшие тогда ощущения, легко выстраивавшиеся в один ряд с другими многочисленными тенденциями, приведшими к падению Рима.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение I

РЕЛИГИОЗНЫЕ РАЗЛАДЫ

Католики против ортодоксов

Разделение Западной и Восточной империй и трения между ними, описанные в главе 8, помогли выявить важнейший внутренний разлад в истории христианства: раскол между католической и ортодоксальной церквями.

Римская епархия, впоследствии названная папской, пользовалась особым уважением с самого зарождения христианства. Христиане в восточных провинциях признавали особое положение римской церкви, хотя и не хотели соглашаться с ее правом на диктат и осуществление церковного законодательства от их имени. Они также считали, что божественная власть воплощается не в одной отдельной личности, а (с оговоркой, что отдельным престолонаследникам дается преимущество в знак особого уважения) в соответствии со Священным писанием предоставляется всем священникам, которые осуществляют эту власть коллегиально через свои высшие советы. Восточные греки не признавали централизованного автократического подхода, который осуществляли западные римляне благодаря своим правовым традициям и расположению метрополии; в свою очередь, западные римляне не испытывали особых симпатий к эллинизму, идеями которого было пропитано восточное христианство.

Другим фактором, закреплявшим эти провалы во взаимопонимании, являлась все углублявшаяся и расширявшаяся трещина в культуре между латино- и грекоговорящими гражданами Империи. Двуязычие становилось все более редким в обоих частях Империи: после 230 г. н. э. в римских церквях некому было излагать точку зрения греков, и очень немногие восточные священнослужители владели латинским языком. Да им и не было нужды использовать его, поскольку языком Нового Завета был греческий. Более того, продолжительное отсутствие императоров из Рима в третьем веке давало восточным священникам, особенно в периоды преследований, еще большие возможности для принятия независимых решений и, тем самым, повышения собственного статуса.