Под знаменами Гитлера

Что касается угона населения в Германию, ни один из советских источников не отделяет действительно угнанных для работы в германской промышленности от уехавших добровольно и от ушедших на запад казаков-коллаборационистов с семьями.

В некоторых случаях советские источники, описывающие зверства гитлеровцев на оккупированных казачьих землях, пишут полную несуразицу. Так, 18 июня 1943 г. газета «Донской коммунар» поместила статью некого А. Рассказова, утверждавшую, что «в Меркуловском пятнадцать немцев изнасиловали шестидесятилетнюю старуху» [787]. Даже если во всем Меркуловском не нашлось объекта насилия помоложе, трудно представить себе, что целый взвод солдат состоял из столь сексуально озабоченных геронтофилов. Вполне очевидно, что журналист А. Рассказов в своем стремлении как можно негативнее изобразить оккупантов перестарался.

В то же время далеко не все казаки приветствовали германские войска. Находились те, кто готовил им отпор, а часть партийного актива, как позже выяснилось, избежала эвакуации с целью организовать в тылу врага партизанское движение, составить костяк будущих партизанских отрядов. К тем, кто оказался втянутым в партизанскую борьбу, относились, в основном, «пришлые, поселившиеся вместо уничтоженных казаков, и приписные, получившие казачьи права по решению Круга спасения Дона. Урожденные же казаки твердо держались казачьего Возрождения» [788].

В ряде случаев проблема с партизанами решалась путем переговоров. Как писал один из кубанских казаков, «казаки предложили им (советским партизанам. —И.Е.) убираться, так как немцами было заявлено, что за одного убитого [немца] будет расстреляно сто жителей станицы. Опасаясь этого и пригрозив партизанам, казаки потребовали, чтобы они из станицы ушли. Требование это партизанами было исполнено» [789]. Однако так было далеко не всегда — в ряде случаев противостояние между казаками и советскими партизанами перерастало в ожесточенную борьбу, напоминавшую по своей сути гражданскую войну. На фоне этого нельзя полностью согласиться с Д. Армстронгом, утверждавшим, что попытка организовать на территориях Северного Кавказа партизанское движение «почти полностью провалилась» [790]. Можно говорить лишь о меньших масштабах партизанского движения, что во многом зависело «от политики, проводимой стороной, противостоящей партизанам» [791].

Однако следует отметить, что даже у самых последовательных казаков — противников большевизма к концу пребывания в их краях оккупантов стала вырабатываться неприязнь к ним. Так, даже казачьи коллаборационистские издания отмечали, что первоначальный духовный подъем по поводу изгнания большевиков с течением времени сменился разочарованием в новых хозяевах. Тут же констатировался расцвет спекуляции, всплеск преступности, в основном, мошенничества, неизбежного в условиях перехода торговли на стихийные рыночные рельсы. Так, «Казачий вестник» в конце 1942 г. писал: «На Божий свет появились лица — юркие, алчные дельцы, для которых мутная вода — весь идеал, весь смысл их человеческой деятельности. Эти “рыцари наживы” на горе других потащили с рынка по домам запасы муки, соли, подсолнечного масла, жиров и т.п. Начались какие-то закупки, переброски этих товаров из одного района в другой. Целое “мешочное паломничество”. Вошла в моду скупка подвоза у врат города и последующая затем перепродажа... Все это приводило к немедленному вздутию цен и исчезновению ряда продуктов с базаров» [792].

А разочарование казаков в немцах, по определению А. Сукало, явилось следствием частых реквизиций у населения предметов первой необходимости, что подрывало жизненный стандарт населения. Он же отмечает, что «наряду с этим забота о нуждах населения осуществлялась в крайне незначительном размере» [793].

Налогообложение казаков мало чем отличалось от налоговой системы, введенной на других оккупированных территориях СССР. Невыполнение налоговых ставок строго наказывалось. Так, за несдачу определенного количества молока (100 литров в квартал с первой коровы, 150 — со второй) корову могли конфисковать как немолочную. Облагались налогами и другие животные, даже собаки. Например, беспородная дворняжка обходилась в 50 рублей в месяц, породистая собака — еще дороже [794]. А некоторые административные проступки, могущие в той или иной мере повлиять на производительность труда казаков-колхозников (например, пьянство и самогоноварение), наказывались в лучшем случае поркой, в худшем — расстрелом виновных [795]. К сожалению, нет данных о том, существовали ли на казачьих землях собственные судебные органы. Но если таковые и были, их полномочия, судя по всему, были в значительной мере ограничены.

Ушедшие вместе с германской армией на запад казачьи воинские части проявили удивительную живучесть. Они сохранили свою организацию, традиции, дисциплину и за пределами земель своих предков. Фактически все воинские формирования до самых последних дней войны оставались боеспособными и сильными, в гораздо меньшей мере подвергшиеся разложению и деморализации по сравнению с другими коллаборационистскими боевыми единицами.

Определенные особенности возымела политика оккупантов в местах исторического расселения староверов. В частности, на северо-западе России (территория Ленинградской, Новгородской областей) было много староверов и ингерманландцев, тесно связанных между собой и считавших коммунистов «слугами антихриста». Командующие 16-й и 18-й немецких армий предоставили жителям своих тыловых районов со старообрядческим населением широкую автономию, фактически не вмешиваясь в деятельность органов самоуправления. Кроме того, гуманно относились к советским военнопленным, а население привлекали для оказания им помощи. Это существенно ограничило масштабы деятельности советских партизан — сформировавшиеся к весне 1942 г. партизанские отряды действовали лишь в лесах около г. Луги, тогда как количество советских военнопленных, вызвавшихся охранять тылы 18-й армии, к осени 1942 г. достигло 47 ООО чел. [796]

Следующей особенностью проведения оккупационной политики следует назвать «Республику Бишлера». В 1942 г. командир 613-го восточного батальона полковник Бишлер, немец русского происхождения, сделал попытку превратить свою полевую часть в самооборонческую. С этой целью он разрешил военнослужащим своего батальона строить дома и жениться на территории двух сельских советов Ершического района Смоленской области [797]. Тем самым Бишлер, несомненно, пытался создать экономический стимул для личного состава своего батальона. Однако попытка перевести коллаборационистов на оседлый образ жизни была обречена на провал ввиду кратковременности пребывания батальона в указанной местности.

Рассматривая особенности оккупационной политики, нельзя игнорировать положение на тех оккупированных территориях, где создавались так называемые партизанские края. Эти местности, хотя и находились за линией фронта, полностью или в основном контролировались советскими партизанами. Партизанские края возникали, как правило, в тех местностях, где не было ни коммуникаций, ни промышленных или сельскохозяйственных объектов, представлявших интерес для германской армии. Появление там германских войск практически исключалось, поэтому партизаны могли оседло дислоцироваться в таких районах в течение длительного времени. Из административных структур партизанами прежде всего создавались временные органы власти. В масштабах населенного пункта властные функции выполнял либо командир партизанского отряда (бригады), либо назначенное им лицо из командного состава. В случаях, когда партизаны посещали населенный пункт на территории партизанского края лишь периодически, глава (по немецкой терминологии — староста, деревенский старейшина) мог быть назначен из числа местных жителей. Его обязанности в общих чертах совпадали с обязанностями сельского старосты на подконтрольной германским структурам территории: учет населения, скота, зерна, продовольствия, контроль за перемещением жителей, за их настроениями, расквартирование прибывавших партизан, продовольственные поставки для партизанских отрядов. Подобно обычным сельским старостам главы сельских населенных пунктов выполняли одновременно роль председателей колхозов там, где таковые были восстановлены. Главе подчинялась созданная в пределах населенного пункта милиция [798]. Что касается крупных населенных пунктов, они контролировались партизанами крайне редко. Известен случай, когда с 15 февраля по 7 июня 1942 г. партизанами полностью управлялся находящийся в немецком тылу г. Дорогобуж Смоленской области. Здесь были восстановлены (воссозданы) райком ВКП(б), райисполком, РО НКВД, райвоенкомат [799]. Кроме того, имеются данные о переходе под контроль партизан в течение марта—апреля 1942 г. г. Дятько-ва и части Дятьковского района Орловской области. В этот период возобновили свою деятельность райком ВКП(б), районный совет депутатов трудящихся, райисполком со всеми входящими в структуру данных органов отделами [800]. Данных о работе промышленных предприятий в контролируемых партизанами местностях нет, однако правомерно предположить, что часть таковых была пущена в работу и выпускала продукцию. По крайней мере есть данные о функционировавших на территории партизанских краев небольших промышленных предприятиях, для управления и организации работы которых не требовалось жестких организационных структур. К таковым относились, например, обувные, кожевенные фабрики, столярные, бондарные мастерские. Они были ориентированы, как правило, на удовлетворение потребностей самих партизан. По данным Д. Армстронга, в качестве рабочей силы наряду с самими партизанами использовалось местное население, иногда в принудительном порядке [801]. Ввиду этого партизанские края стали довольно значительным фактором в деле нейтрализации коллаборационизма — на их территории широкомасштабный коллаборационизм не мог иметь места ввиду отсутствия условий. Контингент коллаборационистов здесь был представлен лишь немецкой агентурой, которая довольно быстро нейтрализовывалась ввиду тотального контроля партизан над населением.