Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера

Все эти трудности — климат, питание и «духовный климат» — обычно описывались как «условия существования». Но была еще и «работа среди туземцев» — официальная и иногда реальная причина пребывания на Севере и высшая цель, которая делала страдания осмысленными. Для тех немногих, кто смог приспособиться к условиям существования, эта работа была связана с серьезными сложностями.

Прежде всего применение «Временного Положения» или, скорее, наведение порядка в системе туземного управления оказалось гораздо более трудным, чем ожидалось. Большинство местных русских саботировали или игнорировали туземное самоуправление, а волостные исполнительные комитеты отказывались расходовать ограниченные средства на родовые советы ^{717}. Губернские органы, которым полагалось надзирать за работой в районах, были далеко и занимались более важными делами. После публикации «Временного положения об управлении туземных племен, проживающих на территории Дальневосточной области» Хабаровский исполком отказался организовывать родовые советы, поскольку это могло испортить статистику избирательной кампании ^{718}.

Повсеместное применение родового принципа было так же невозможно, как при Сперанском. Инспекторы, работавшие с ненцами в Архангельской области и с эвенами Охотского побережья, обнаружили, что у членов одного и того же рода могут быть разные маршруты кочевок. В соответствии с этим родовые советы были заменены территориальными (известными как тундровые или островные советы у ненцев и кочевые советы у эвенов) ^{719}. Рассмотрев положение амурских народов, разбросанных среди растущих русских поселений, местные власти решили подчинить «туземные советы» русским районам ^{720}. В Нарыме, другом регионе крестьянской миграции, о туземном самоуправлении речь не заходила. Там единственными административными органами были сельские советы и «смешанные советы», где доминировали русские; эти органы сдавали в аренду туземные рыболовные угодья и отменяли запреты на охоту ^{721}.

Как всегда, чукчи и коряки представляли особую проблему. Местные власти примирились с отсутствием родов, но надеялись ввести новую форму административного контроля, организовав так называемые лагерные комитеты (лагеркомы) [72]. Как писал в 1927 г. один такой организатор, успех был довольно скромным: «Приехав в нымным [стойбище], я собрал в ярангу Рищипа все местное население на общее собрание и объявил, что им нужно выбрать своего представителя в лагерком. На что получил ответ, что никакого лагеркома им не нужно, потому что они всегда жили без представителя, а моржей больше не станет, если выбрать представителя» ^{722}.

Другой организатор чукчей сообщал, что кандидаты в представители или председатели советов отказывались от этой чести, потому что «ведь меня засмеют свои же». «У нас все равны, — могли они сказать, — и речи о начальстве никакой быть не может». По мнению организатора, советизация кочевников останется минимальной из-за «отсутствия какого бы то ни было самоуправления» ^{723}.

Даже в тех регионах, где родовой принцип казался осмысленным, введение советской системы сталкивалось с трудностями. Среди авамских нганасанов «замена родовых управлений родовыми советами» означала прибытие надоедливого районного инструктора, ненужные поездки к отдаленным местам собраний и частичное возрождение ненавистной подводной повинности. На последующем сходе нганасаны объявили: «Мы решили… остаться без родового совета, потому что считаем его навязанным силою» ^{724}. А по поводу туземного исполнительного комитета они сказали: «Мы не понимаем, для чего его создают, и боимся, что он будет орудием в руках долган и якутов для давления на нас, самоедов. Поэтому мы спрашиваем, обязаны ли мы подчиняться беспрекословно инструктору, как раньше подчинялись приставу» ^{725}.

Убедившись, что не обязаны, нганасаны отказались от исполнительного комитета, сказав, что «лучше подождать».

Так или иначе, на бумаге, а иногда и в реальности большинство коренных северян обзавелось местными советами ^{727}. Полезность этих советов как защитников интересов коренных народов и проводников правительственной политики была минимальной. Не было особых причин, в силу которых родовые советы должны были оказаться более успешными в этом отношении, чем их дореволюционные предшественники. Соотношение влияния поселенцев и туземцев не изменилось, помощь из центра не доходила, и даже когда политические навыки туземных представителей соответствовали ожиданиям, отсутствие денег делало переговоры бессмысленными (несколько попыток ввести принцип туземного «самообложения» закончились неудачей) ^{728}.

У самих коренных групп не было причин полагать, что их отношения с государством существенно изменились. Родовые советы состояли из тех же старшин, которые служили местными начальниками при старом режиме ^{729}. Русских, отвечавших за проведение реформы, неизменно приводило в отчаяние «отсутствие [у туземцев] понимания» новых демократических принципов местного управления. «Труженики тундры» прилагали новые нескладные названия к знакомым реалиям, и фразы типа «Я родсовет» или «Исполком ушел рыбу ловить» были столь же обыденными, сколь возмутительными для реформаторов ^{730}. Деятельность подобных советов была весьма традиционной, как свидетельствует следующий отчет тазовского ненецкого совета за 1927 г.:

Единственный способ добиться, чтобы туземные советы выполняли правительственные инструкции и поддерживали делопроизводство в должном порядке, состоял в том, чтобы обеспечить их русскими секретарями. Это была старая практика, узаконенная «Временным Положением», и ее очевидное — и доказанное временем — неудобство состояло в том, что она уничтожала всякую надежду на «истинное самоуправление» и отдавала советы в руки старожилам (новые кадры были слишком малочисленны, чтобы на них можно было положиться) ^{732}.